Неупокоенные

Все должны были собраться возле церкви в Коралл-Ривер, и я прошагала для этого сбора около шести километров. Небо висело низко и было затянуто темными облаками, как будто хмурилось.

Я прекрасно это помню.

Не могу припомнить, что нам говорили, какие инструкции давали, как разделяли районы поиска. Я не видела Томаса в числе добровольцев. Странно, ведь он был там. И я должна была его заметить – среди нас было мало мужчин, многие были на войне. Не знаю, сколько времени мы бродили по полям. Начался дождь. Из-под снега показались островки грязи. Я очень замерзла, и у меня болело горло оттого, что я громко выкрикивала имя Энни.

И я подумала тогда: как это должно быть ужасно – потерять ребенка.

Я заметила какое-то движение у кромки леса и отстала от группы. Мне казалось, что там сидит пропавшая малышка, плачет и прячется в тени. Дождь уже лил вовсю. Я с трудом могла разглядеть что-то среди мокрых веток. Пальцы совсем закоченели.

Я зашла в лес, и моя нога тут же провалилась сквозь серый лед в какую-то ямку – наверное, это была норка какого-то зверя. Я упала, приземлившись на ладони и колени. Резкая вспышка боли – все, я точно сломала или вывихнула лодыжку! Я поняла, что шла за каким-то животным – оленем или лисой. Девочки в лесу нет. А если и была, то она долго бы не протянула.

Я попыталась встать, как вдруг чья-то сильная рука помогла мне подняться.

– Как вы? В порядке?

Очки в подтеках от дождя, давно не стриженная борода, запах мокрой шерсти и табака, красивый прямой нос с висящей на нем капелькой.

Таким Томас предстал передо мной в первый раз.

Потом он говорил, что приметил меня еще раньше, в толпе, но я ему не поверила. Я так часто прокручивала этот момент в голове, что могу сказать наверняка – что из этого правда, а что мы уже потом напридумывали. Но разве это важно? Мы сами создаем свою реальность, перекраивая ее по-своему.

Томас предложил довезти меня до дома. Я попыталась отказаться, но он настаивал: «Вы не сможете дойти с такой ногой». И я согласилась: «Если вас не затруднит, конечно». Он называл меня мисс Ланделл, хотя это была моя фамилия уже в замужестве. Я не стала его поправлять.

Он закинул мою руку себе на плечо, обхватил за талию, и так мы перешли через поле под проливным дождем. Было такое чувство, как будто мы были совсем одни в мире под этим стеклянным куполом неба.

У Томаса был «седан», который в моих глазах выглядел роскошно, несмотря на то, что в некоторых местах он был поеден ржавчиной и завелся не с первой попытки. У нас с Эдом вообще не было машины.

Томас сказал, что он был профессором в университете святого Фомы Аквинского, преподавал античную литературу. Я задала ему несколько вопросов, но он не ответил. Я решила, что он игнорирует меня, но Томас извинился и сказал, что он глухой на правое ухо. Слух он потерял еще в детстве, когда старший брат ткнул его ручкой в ухо, чтобы посмотреть, как далеко она пролезет.

После того, как он рассказал мне про ручку и почему он не на войне, Томас несколько раз поворачивался ко мне левым ухом, чтобы расслышать, куда дальше ехать. И все равно мы пару раз повернули не туда. Именно тогда, в машине, я полюбила его.

Думаете, это невозможно? Думаете, я придумала красивую историю, чтобы оправдать себя? Наверное, это так. Но такие чудеса случаются каждый день – хотя, может, и не с нами, а с кем-то другим.

Взять, к примеру, маленькую Энни Хейс. Через два дня после начала поисков ее нашли в подвале, где ее прятал Ричард Келли – восьмилетний сын местного аптекаря. Он носил ей каштаны и молоко из кухни каждый день. Они хотели вместе убежать. За месяц до этого он бесплатно дал ей мороженое в отцовском магазине, и девочка решила, что это любовь.

Детям устроили хорошую взбучку. Но в конце концов Энни вышла замуж именно за сына аптекаря. И в пятьдесят втором году (на тот момент мы с Томасом не разговаривали уже десять лет) я перед церковью приветствовала новобрачную миссис Энни Келли, бросала рис и смотрела, как белые крупинки подлетают в синее небо.

Сандра

Память – как густая грязь. Она медленно поднимается и обволакивает тебя так, что ты не можешь пошевелиться.

Можешь брыкаться и скрежетать зубами сколько угодно – все равно не выберешься.

Она тянет вниз.

В Джорджии грязь была черной и вязкой как нефть.

Глубже.

Помню, как отец чистит ботинки над обувной коробкой, которая досталась ему от его отца. Деда я видела только один раз в жизни. У него подбородки были, как жирные колбасы. Мать кричит на отца за то, что он успел натаскать грязи в дом и наследить на полу.

Еще глубже.

Зулима, домработница моей подруги, Сисси, натирает мне руки какой-то грязью от волдырей и велит никому об этом не говорить.

Потоп в восемьдесят седьмом. Он превратил газон в реку и принес ту несчастную черепаху к моему крыльцу.

Все глубже и глубже…