Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1

Юрьев почти со всеми встречавшимися на его пути людьми был в милых отношениях. Любимец царского двора, он, не домогаясь благоволения новых вершителей судеб российских, расположил многих из них к себе – расположил, быть может, именно тем, что остался прежним Юрьевым. Его устойчивость – устойчивость отшлифованной самою природой гранитной глыбы – внушала доверие. Его колоритность тешила взгляд. Власти требовали от интеллигенции перекраски, но перекрасившиеся «страха и стомаха ради» в конце концов осточертели властям, и на Юрьеве их глаз отдыхал.

Благоприятелей у Юрьева было много, а вот близких друзей – во всяком случае, в Москве, – за исключением Маргариты Николаевны, ни одной души. Я не помню, чтобы кто-нибудь зашел к нему запросто, поболтать. Даже его троюродная сестра и бывшая соседка по имению Нина Николаевна Литовцева-Качалова хоть и часто бывала в доме Ермоловой, но приходила к «Маргарите», а не к «Юре», а «Юру», если оа заходил в комнату «Маргариты», с интересом расспрашивала, как идут репетиции у Мейерхольда.

Однажды мы с Маргаритой Николаевной разговорились о Юрьеве. Маргарита Николаевна сказала, что по натуре Юрий Михайлович отзывчив, но что его доброта разбилась о человеческую неблагодарность. В давно прошедшие времена зять Юрьева проиграл в карты крупную сумму казенных денег. Чтобы избавить его от позора, от разорения, от наказания по суду, Юрий Михайлович надавал векселей, залез в долги по уши. Выплачивал он их много лет, работая как вол, не гнушаясь халтурой. Семья, которую он выручил из беды, проявила к нему полное равнодушие. И Юрьев очерствел. Любовь и заботу он сосредоточил на Викторе Яльмаровиче. До конца и во всем откровенен Юрьев был с Маргаритой Николаевной. Его большая дружба с Мейерхольдом была дружбой творческой. Душу свою Юрьев перед Мейерхольдом не распахивал – как вследствие своей замкнутости, так и вследствие мейерхольдо-райховского эгоцентризма. Но когда Мейерхольду понадобилось дружеское участие Юрьева, Юрьев откликнулся.

Новый 35-й год Юрьев встречал с Маргаритой Николаевной и с Мейерхольдом. Во все продолжение встречи лицо Мейерхольда казалось застывшей маской отчаяния. Почувствовав, что Мейерхольду хочется остаться с Юрьевым наедине, Маргарита Николаевна скоро ушла к себе. Мейерхольд поведал Юрьеву свою душевную драму: он ревновал жену к Цареву, не стал встречать с ней Новый год, говорил Юрьеву, что ему незачем жить, что единственный для него исход – самоубийство. Юрьев возился с ним как с малым ребенком, утешал, ободрял, разубеждал. Гулял с ним по ночной Москве, снова привел к себе, пытался уложить спать, опять пошел с ним бродить и, только когда Мейерхольд кое-как успокоился, белым днем довел его до дому и распрощался.

Мейерхольда потянуло к Юрьеву в минуту жизни трудную. А потом Юрьев-человек, да и Юрьев-артист, опять надолго перестал быть ему необходим. Мейерхольд ради пагубной, ослепившей его страсти к Райх жертвовал всем, вплоть до своих творческих замыслов, всем вплоть до искусства. Заманив к себе в театр такого актера, как Юрьев, перешедшего к Мейерхольду не только потому, что Юрьев ни с кем так не любил работать, как с Мейерхольдом, но и потому, что беспартийный и оттого особенно трусливый чинуша Владимиров составлял современный репертуар Малого театра преимущественно из тухлых отбросов, от которых воротили носы даже принюхавшиеся к тухлятине руководители других театров, – перешедшего не без колебаний, ибо Малый театр был его колыбелью, – Мейерхольд насулил ему постановку байроновского «Сарданапала» и еще невесть чего. Из всех своих обещаний Мейерхольд выполнил одно: Юрьев сыграл у него Кречинского, которого он играл и в Малом театре. Мейерхольд обманул Юрьева не потому, чтобы он в нем разочаровался. Жизнь в его театре подчинялась сумасбродствам Зинаиды Райх, «единственной – ради кого стоит жить на этой земле», как написал на своем портрете, подаренном в 27-м году Андрею Белому, Мейерхольд, запечатлевший в этих словах свою трагедию – трагедию человека и художника. Спектакли, в которых главные роли играл бы Юрьев, ей были не нужны. Она завидовала не только успеху актрис (Бабанову из театра выжила она), но и успеху актеров. Она собиралась играть Гамлета, она – женщина сверхбальзаковского возраста – хотела играть в пьесе Сейфуллиной девушку-колхозницу Наташу, и из-за этого летел «Борис Годунов» Пушкина, мечту о постановке которого давно носил в душе Мейерхольд. Сталин поспешил с закрытием театра Мейерхольда – театр развалился бы сам собой: актеры его покидали, публика к нему охладевала, прогалины в его зрительном зале все расширялись. Юрьев, впервые после переезда из Ленинграда показавшийся москвичам во всем своем блеске именно у Мейерхольда, в «Свадьбе Кречинского», вновь отчалил к берегам Александринского театра.