Неужели это я?! Господи...

И тут обдало меня жаркой волной счастья – никакой он не аферист, просто зритель, которому понравился мой дядя Ваня. Так понравился, что он прилетел в Рим, чтоб еще раз увидеть спектакль. Как мне было приятно, как я был счастлив! Счастливым вошел в грандиозную пустоту Пантеона, счастливым вышел на солнечную Корсо, поднялся к себе в номер ровно в час, достал из чемодана крохотную лабораторную электроплитку, поставил на нее кастрюльку с «макаронами по-флотски» из пакета, кипятильник опустил в чайник, поел. На это ушел час. И – спать. До четырех. Вечером «Дядя Ваня» в помещении «Театро Арджентино». Вот оно, счастье!

Вечером играю «Дядю Ваню». Играю плохо. На редкость. Как ни старался.

Испания, Барселона. На бульваре Рамбле – клетки с попугаями, яркая толпа, цветы, цветы… Сплошное разноцветье – попугаи зеленые с красными носами, красные, желтые, цветы – вся радуга, солнце, смех, музыка. В уголку плотно сгрудились советские туристы, узнаю их по прическам «хала» у женщин, мужчины в черных костюмах, при галстуках. Лица райкомовские. Стоят спина к спине, готовы отразить любое нападение. Подхожу. Напряглись. Спрашиваю, показывая на блистающий красотой бульвар: «Ну, как вам Барселона?» Тяжкая пауза. Наконец одна женщина с химической завивкой, набравшись мужества, снисходительно бросает: «А! Пусть живут!»

Разрешили пожить, значит. И на том спасибо.

Но я – о «Дяде Ване».

Путь мой на бульвар Рамбле был не просто прогулкой. Я хотел купить в одном из шикарных магазинов, расположенных вдоль бульвара, кожаную куртку. Испанская кожа – блеск! Или, как теперь говорят, клево, блин!

Захожу в магазин. Дразнящий запах новой кожи. Вот они – куртки всех цветов, фасонов, пиджаки, брюки. Объясняю молодому продавцу, как могу: «Май сайз фифти фор, плиз». Парень приносит несколько. Меряю – как-то не то. Одна коротковата, на другой кожа грубовата, третья – ой, мама! – дико дорого стоит, но хороша, зараза! Но у меня же Оля, Ксюша, Галя – с этой курткой моих суточных на все не хватит!

Подходят наши артисты в робкой надежде на скидку, если купят сразу пятеро.

Я перед зеркалом пытаюсь решить неразрешимое. «Берите, берите! – это наши, с тоской в глазах. – Хорошая куртка! Кофе с молоком! Кожа словно шелк!»

Вдруг парень-приказчик прекращает суету. Что-то быстро говорит по-испански, что-то спрашивает. «Русьо?» – и пальцем на нас. Я ему: «Ай эм но андерстенд», – дескать, не понимаю, Думая, что я говорю по-английски, он начинает коряво строить английские фразы: «Руссо? Ваниа? Ваниа?» – улавливаю я. Артисты наши: «Йес, йес, зис из диадиа Ваниа», – и пальцем в меня тычут. Общими усилиями переводим его речь на русский язык. Оказывается, вчера ночью, поздно, часа в два, его разбудил приятель, который не спал. Не мог он заснуть потому, что был на спектакле советского театра, смотрел «Дядю Ваню».

Приказчик берет телефонную трубку, звонит приятелю. Объясняет ему, видимо, что вот, дескать, здесь артист – твой дядя Ваня. Кладет трубку на рычаг, и мы, поднапрягшись, понимаем, что приятель продавца не может прийти, что он на работе. Но в знак благодарности и восхищения он дарит мне куртку, которую я выберу. Я, трепеща, выбираю. «Пли-из», – говорит продавец, свистя кожей и шелковой подкладкой, шурша невиданным доселе пластиковым пакетом с яркой надписью. Мы жмем друг другу руки. Я опять счастлив! Причем вдвойне!! И за Ивана Петровича Войницкого, и за себя – счастливого обладателя красивой куртки, и за детей и Галю, которым могу теперь купить подарки подороже.

Усталые, но довольные, покидаем мы магазин. «А теперь, Олег Валерьяныч, бегом! А то он передумает!» – это Генка Богачев, мерзавец!

Были мы с «Дядей Ваней» и в Индии.

Гастроли наши проходили в январе. В Калькутте – влажная жара градусов под сорок. Баня. Ходим мокрые среди банановых пальм, слонов и обезьян, среди груд кокосов, моемся красным мылом – «ред соап» – от жутких микробов, по сорок минут кипятим воду, боясь подцепить что-то страшное. И вот я, сварив на лабораторной электроплитке дежурные «макароны по-флотски», запив их крепким чаем, провалявшись в липком бредовом сне два часа, играю «Дядю Ваню». Надо ли объяснять, какая это мука – лицо заклеено бородой, усами, пот щиплет, все отклеивается, но надо играть, и играть верно, по крайней мере! В темноте зала анилиново светятся разноцветные сари, белые одежды мужчин.

Второй акт. Ночь. Дядя Ваня, пытаясь обнять и поцеловать Елену, получает отпор. «Это противно, наконец!» – говорит она и уходит. Он опускается на скамеечку. За окном ночной обвальный дождь, ливень, гроза!

Пьяный дядя Ваня громко разговаривает сам с собой: «Ушла… Десять лет назад я встречал ее у покойной сестры… Отчего я тогда не влюбился в нее?.. И была бы она теперь моею женой… Она испугалась бы грома… а я держал бы ее в своих объятиях и шептал: “Не бойся, я здесь…” О, чудные мысли, как хорошо, я даже смеюсь…»

Слезы текут из глаз моего дяди Вани, а он не замечает, улыбается.

И вдруг из расплавленного черного нутра зрительного зала гортанным басом со слезой раздается крик:

– Нэ пладш!!

Не плачь, значит!