Неведение отца Брауна

– Еще чего, в магию! – последовал ответ.

– Хорош! Какие краски! – мечтательно и тихо произнес отец Браун. – А вот линии не годятся.

– Для чего не годятся? – удивился Фламбо.

– Ни для чего. Не годятся сами по себе. Вы никогда не замечали, как завораживает цвет и как дурны и безобразны линии, причем намеренно дурны и безобразны, в произведениях восточного искусства? Я видел зло в узоре одного ковра.

– Mon Dieu – засмеялся Фламбо.

– Мне не знакомы эти письмена, – все тише и тише продолжал отец Браун, – но смысл их мне понятен: в них есть угроза. Этот изгиб идет не в ту сторону, как у змеи, готовой к бегству.

– Что вы такое бормочете? – прервал его громким смехом доктор.

Ему ответил трезвый голос Фламбо:

– На отца Брауна находит иногда мистический туман, но должен вас предупредить, что всякий раз это бывает лишь тогда, когда и вправду рядом зреет зло.

– Ну и ну! – воскликнул человек науки.

– Да вы взгляните сами, – отец Браун держал кривой клинок на отлете, словно живую змею. – Взгляните на эти линии. Для чего он создан, этот нож? Каково его назначение, прямое и честное? В нем нет ни остроты дротика, ни плавного изгиба косы. Это скорее орудие пытки, а не брани.

– Ну, раз он вам не по душе, – сказал развеселившийся Хэррис, – вернем его законному владельцу. Что это мы никак не добредем до этой чертовой оранжереи? Осмелюсь заявить, тут и дом такой же подлой формы.

– Нет, вы меня не поняли, – священник покачал головой. – Дом этот, может быть, нелеп и даже смехотворен, но в нем нет ничего дурного.

Беседуя, они пришли к оранжерее, в стеклянном полукружии которой не было ни одного проема – ни дверного, ни оконного. Сквозь чистое стекло на ярком предзакатном солнце пылали красные соцветия, а в глубине, на оттоманке в бессильной позе простерлась хрупкая фигурка в коричневой бархатной куртке – поэт, должно быть, задремал над книжкой. Он был бледен, строен, с массой рассыпанных каштановых кудрей, и узкая бахромка бороды отнюдь не прибавляла ему мужественности. Все это много раз случалось видеть доктору и прочим, но даже будь это не так, они сейчас не одарили бы Квинтона и беглым взглядом, ибо глаза их были прикованы к другому.

На тропе, за круглым выступом оранжереи стоял высокий человек в ниспадающих до земли белых одеждах, и заходящее солнце играло в прекрасной темной бронзе его гладкого черепа, лица и шеи. Он был недвижен, как гора, и пристально смотрел на спящего.

– Кто это? – воскликнул отец Браун, и голос его упал до шепота.

– Тот самый каналья индус, – проворчал Хэррис. – Какого дьявола ему здесь нужно?

– Похоже на гипноз, – сказал Фламбо, покусывая черный ус.

– Ну почему невежды в медицине так любят сваливать все на гипноз? – взорвался доктор. – Грабеж, а не гипноз, вот чем это попахивает.

– Что ж, спросим у него самого. – И не терпевший проволочек Фламбо одним прыжком покрыл разделявшее их расстояние. С высоты своего роста он кивнул менее рослому индусу и сказал миролюбиво, но дерзко: – Добрый вечер, сэр! Что вам угодно?

Медленно, словно корабль, идущий в гавань, к ним обратилось крупное и смуглое лицо, чтобы тотчас застыть над полотняной белизной плеча. Поразительней всего было то, что желтоватые веки были смежены, точно у спящего.

– Благодарю вас, – без малейшего акцента произнесло лицо, – мне ничего не нужно. – Слегка открыв глаза, как будто для того, чтоб показать опаловую полоску белков, оно еще раз повторило: – Мне ничего не нужно. – И широко раскрыв глаза, светившиеся удивлением, сказало вновь: – Мне ничего не нужно. – И с тихим шелестом исчезло среди густевших теней сада.

– Христианин скромнее, ему что-то нужно, – пробормотал священник.

– Что он все-таки тут делал? – насупившись, спросил Фламбо.

– Поговорим позже, – бросил патер.

Солнце еще сияло, но то был красный свет заката, на фоне которого ветки кустов и деревьев быстро сливались в черные пятна. Оставив позади оранжерею, все трое тихо шли к крыльцу. В темном углу между фасадом и пристройкой послышался неясный шорох, как будто завозилась вспугнутая птица, и белый хитон факира, вынырнув из тьмы, скользнул вдоль дома к двери. Но в темноте был кто-то еще. Гулявшие вздохнули с облегчением, когда оттуда выступила миссис Клинтон. Ее белое широкое лицо под пышным золотом волос смотрело строго, но голос был приветлив.

– Добрый вечер, доктор, – промолвила она.

– Добрый вечер, миссис Квинтон, – тепло отозвался маленький человечек, – я как раз иду к вашему мужу со снотворным.

– По-моему, пора, – звучно ответила она и, улыбнувшись всем троим, стремительно прошествовала в дом.

– Напряжена, как струна, – заметил священник. – Она из тех, кто двадцать лет несет свой крест, чтобы на двадцать первом, взбунтовавшись, сотворить нечто ужасное.

Доктор впервые окинул священника заинтересованным взглядом:

– Вы изучали медицину?

– Нет, но врачующему душу нужно знать и тело, ведь и врачам необходимо понимать не только тело.

– Пожалуй. Пойду дам Квинтону лекарство, – сказал Хэррис.