Неведомые поля (сборник)

Когда он все же взялся изложить на бумаге то, что увидел той весенней ночью, вспоминая, как боялся, что все это может оказаться галлюцинацией, вызванной усталостью, он начертал: «…при лунном свете его шкура выглядит золотисто—серой, того же цвета, что и сама луна. На вид это довольно сильное животное, однако небольшое — не могу себе представить, чтобы оно могло снести человека моего телосложения на какое—либо расстояние. Его копыта действительно раздвоенные, как свидетельствует Плиний, хотя он сильно ошибается в отношении едва ли не всех остальных примет. Хвост его похож на львиный, грива не менее длинна, чем у диких пони на английских вересковых пустошах, хотя не столь густа и космата, а знаменитый рог, торчащий над глазами, может показаться непропорциональным по длине и вероятной массе по отношению к мускулатуре его довольно стройной шеи. Однако именно так устроен единорог».

Увиденное исторгло из груди доктора крик — потеря самоконтроля, весьма мало согласующаяся с его обычным темпераментом. Единорог вихрем повернулся, его рог вспыхнул в лунном свете, словно шрам в ночи… Мгновением позже его уже не было; не осталось даже следов на влажном глинистом склоне — не осталось ничего, кроме потрясения и чуда в глазах Олферта Даппера.

Надвигающийся Дождь молча взглянул на доктора, и тот ответил ему столь же безмолвным взглядом. Ни тому, ни другому не было нужды что—либо говорить: то, что они увидели, пусть даже на протяжении одного хрустального мгновения, было больше чем любые обвинения и за пределами любых оправданий. Вместе они пошли обратно к Ноу—Поупери, связанные гораздо более глубоким пониманием, чем когда они пускались в путь этим утром, которое было так давно.

Что думал Надвигающийся Дождь об их встрече, доктор Даппер так и не узнал, да и не надеялся узнать. В самом деле, когда он спросил своего друга, есть ли в языке абенаки хотя бы слово для обозначения единорога, индеец сделал вид, что не понимает, и явно начал раздражаться, когда доктор попытался проявить настойчивость. В последующие дни абенаки заходил в поселок не так часто, а когда появлялся, был еще менее склонен к разговорам, нежели обычно. Доктору казалось, будто он чуть ли не отрешился от всего телесного, чтобы последовать в своем озадаченном сердце за чем—то, что ознаменовалось для него этим мгновением на лугу. Сам доктор, добрый (хотя и не особенно рьяный) нидерландский кальвинист, временами размышлял над тем, могут ли индейцы становиться святыми.

Хотя доктору и не хватало общества его друга, место Надвигающегося Дождя было в значительной степени занято всепоглощающим пламенным желанием еще раз увидеть единорога. Доктор ни с кем не обсуждал случившееся — во всяком случае, не с преподобным Кертли, который немедленно объявил бы его видение сатанинским наваждением. Также не мог доктор помыслить и о том, чтобы довериться школьному учителю Праути — этот был еще более ужасающе твердолобым, чем преподобный, который обладал по крайней мере неколебимой верой; для Праути же, как подозревал доктор Даппер, было бы достаточно малейшего намека на то, что вселенная устроена не так, как его учили, чтобы столкнуть его за край здравомыслия, в какое—нибудь квакерство или еще похуже. На совести доктора и так было много всего, помимо ответственности за разрушение шатких жизненных устоев школьного учителя.

Несомненно, в пользу доктора Даппера, а также в пользу того воздействия, какое оказали на него скромная жизнь и незамысловатые ценности Ноу—Поупери (или, возможно, здесь хватило молчаливого, загадочного укора Надвигающегося Дождя), говорит то, что ему ни разу не пришло в голову, какую огромную выгоду он мог бы извлечь из обладания живым единорогом или даже шкурой, волосом и рогом мертвой особи. Доктор всего лишь хотел увидеть его снова — и он понял, не задавая никому вопросов, как иногда получается знать такие вещи, что ему никогда не будет позволено увидеть его в одиночку. Было совершенно очевидно, что явление предназначалось в первую очередь не ему, но его мудрому и удивительно невинному спутнику Надвигающемуся Дождю из племени абенаки.

«Кого я знаю в этих диких землях, кто был бы так же мудр и невинен, кто заслуживал бы увидеть то, что случайно довелось увидеть мне? Со всеми их разговорами об Иисусе, со всеми их треклятыми бесконечными молитвами должен же найтись хоть кто—нибудь!»

И именно в этот момент, весной, к нему пришла Реморс Кертли. Он знал, что это должно случиться.

* * *

Ее привел к нему не грех, но совершенно законный повод, а именно: очередная ссора мятежного желудка ее мужа с очередным обедом из восьми блюд, как это было между ними заведено. Не будет ли доктор Даппер так добр посмотреть его?