Невенчанная губерния

Ромка уже успел больно подтолкнуть в плечо жену, намереваясь увести отсюда. Но услыхав про «неумытую рожу», повернулся, сграбастал приказчика за лацканы пиджака, да так, что тот начал хрипеть. Продолжая сжимать кулаки, он тянул приказчика вниз, осаживая под себя, пока тот не упёрся коленями в землю, а затем и сел на задники собственных сапог. Отбросив посаженного на колени приказчика, Роман подхватил Нацу повыше локтя и повёл прочь, разрезая плечом толпу. После этого она больше недели носила синяки на предплечье, оставленные его пальцами.

Конечно, «рожа неумытая» было серьёзным оскорблением. Между прочим, замечание приказчика обидело и Нацу.

Конечно, шахтёрское «ество» пёрло из Романа. Однако он терпеливо, пересиливая свою занозистость, брал от Нацы всё хорошее. Стал спать на простынях — так и следил за собой лучше. Раз-другой за обедом вытер губы рукавом — она молча положила перед ним кухонное полотенце. (Салфетка — это, конечно, если при гостях…) Понял, отвёл глаза, но рукавом больше не утирался. Он и в постели не грубил, прислушивался к её состоянию, чувствовал его. И всё же Наца никогда не забывала, что между ними много ещё недосказанного, что Ромкин норов перед нею до конца не раскрывался и не дай Бог ему когда-нибудь раскрыться.

Он понимал, конечно, что Валюшка не его дочь, понимал, что его женитьбой Штраховы прикрыли семейный позор. Однако убедил себя, что с Нацей ещё до его появления просто… скажем так — случилось несчастье. Ну, попала девчонка в беду, а домашние не простили ей, озлобились. Он один всё поймёт и посочувствует. На добро она ответит добром.

Роман сам ковал своё счастье и видел — получается! Однажды Наца встретила его после работы радостным сообщением:

— Ты знаешь, Валюшка сегодня сказала «папа»! Вот подойди, она сейчас… Ну, скажи «папа»! Па-па…

Видел, что, ожидая маленького чуда от ребёнка, Наца заглядывала в глаза ему, Роману, как будто надеялась увидеть в них ответ на самое главное. «Господи, — подумал он, — конечно «папа». Не хватало ещё, чтобы дитё болело от наших болячек!» И он подыграл Наце, сам попросил:

— Ну, доченька, скажи «папа».

Вольно или невольно, для себя он выработал определённую позицию: всё, что случилось до него, — вроде бы и не случилось вовсе. Не было… В конце концов, чем вероломней, безжалостней обошлись с нею в той жизни, тем больше она оценит его постоянство и надёжность. Отдав таким образом всё своё великодушие прошлому, Роман с особой придирчивостью и ревностью следил за настоящим. Его насторожило, почему это сегодня, в такой хороший день, Наца оговорилась, вроде у них нету ещё ребёнка? Что-то тёмное и тяжёлое шевельнулось в душе, но постарался отогнать, не думать об этом. «У нас будет ребёнок…» Это значит, что у нас с тобой, а не с кем-то. Это значит, который есть — он не наш с тобой…

И на работе: чем бы ни занимался, а эти мысли, как степные волки, отошли, но не ушли совсем, посверкивали из тьмы подсознания, готовые накинуться и растерзать.

Пока дал наряд крепильщикам и плитовым, отправил в ремонт несколько прохудившихся вагонов — лишь часам к десяти спустился в шахту. На нижних плитах работала Даша Солдатка — жилистая баба годов около сорока, и с нею трое военнопленных австрийцев. Правда, это они вначале считались австрийцами, а когда познакомились ближе, то оказалось, что среди них и сербы, и венгры. Почти все в прошлом приказчики, мелкие чиновники, парикмахеры. Встречались и мужики от сохи. Они уже пообвыклись тут, и Даша, как старшая, если и матюкала кого из них, то больше для порядка.

Нижние плиты были перекрёстком между наклонным стволом и горизонтальной галереей, которая вела к лавам. Скрещение рельсовых путей представляло собой бетонированную площадку, покрытую чугунными плитами. Сюда коногонские лошадки подтаскивали вагончики с углём. Мастерство рабочих заключалось в том, чтобы согнать вагончик с рельсов на плиту и, не дав ему остановиться, развернуть и вытолкнуть на другую колею, вбок. Потом его цепляли за канат, безостановочно ползущий вверх, на-гора. Тут же, в отсечной выработке, скапливался поступающий с гор порожняк. Работа на плитах не считалась самой тяжёлой, но требовала большой сноровки. В тесноте подземелья, в полутьме люди разворачивали вручную тяжёлые вагончики, которые грохотали, соударяясь бортами, скользя по чугунным плитам, могли и искалечить нерасторопного.

— Как дела, Дарья? — спросил Роман.

— Мантулим. Что-то из новой лавы давно коногона не было.

На Листовской, как и на всех прочих шахтах, немало было солдатских жён и вдов, но Даша выделялась среди них. Её муж погиб ещё в японскую, двенадцать лет назад. В другое время Роман перекинулся бы с нею парой слов, мог спросить, не выбрала ли она себе мужика среди пленных? На что Даша могла ответить: какие, мол, это мужики — только и гордости, что штаны носят… Но сегодня, хмуро глядя под ноги, только распорядился:

— Если будут спрашивать, я пошёл в новую.