Nevermore

— Доброе утро, мистер По! — сказал он, и его широкий безгубый рот растянулся в презрительной усмешке. Поскольку с этой внушающей омерзение и страх личностью я до тех пор сталкивался лишь однажды, я успел забыть, какое мрачное впечатление производит его до крайности отталкивающая наружность: неестественно крупная голова, свинячьи глазки, толстый сплющенный нос. Левое ухо, полуоторванное во время «горячего дельца» с полковником Крокеттом и пришитое обратно на редкость безруким полицейским врачом, торчало под нелепым углом — еще одна неприятная деталь и без того отталкивающей внешности.

Глядя на меня с выражением неукротимой злобы, этот омерзительный тип воскликнул:

— Ловить тебя — все равно что за намыленным угрем гоняться, коротышка ты бледная! Но теперь от меня не уйдешь! — И он сделал шаг ко мне.

В жизни каждого мужчины, даже наименее воинственного, выдаются мгновения, когда обстоятельства принуждают его дать волю тем диким, примитивным порывам, которые природа вложила в самца. И потому, когда Нойендорф приблизился ко мне, я инстинктивно принял боевую стойку, усвоенную в пору учебы в университете Виргинии, где мои достижения боксера-любителя стяжали мне любовь всего студенческого братства. Повернувшись боком, я слегка согнул ноги в коленях и сжал руки в тугие кулаки, подняв обе руки точно под углом в девяносто градусов, левую чуть выше правой, согласно освященной веками традиции кулачного боя.

Затем я откашлялся и провозгласил голосом, дрожавшим исключительно под напором обуревавших меня чувств:

— Должен вас предупредить, Нойендорф, что хоть я и питаю антипатию к физическому выяснению отношений, все, кто знаком с моими спортивными успехами, признают во мне мастера боевых искусств, и если вы опрометчиво настаиваете на подобном испытании, я не усомнюсь пустить против вас в ход всю деструктивную энергию, какой я располагаю.

Это крайне убедительное увещевание, не говоря уже о моей безусловно агрессивной позе, остановило негодяя на полпути. Упершись руками в бока, он вновь одарил меня яростным взглядом и воскликнул:

— Ах ты, ублюдок болтливый! Когда я с тобой разделаюсь, ты просить будешь, чтоб я тебе спину переломил напоследок!

Но вопреки своим преступным декларациям злодей не продвигался вперед. Он не рассчитывал (так я полагаю) наткнуться на сопротивление и теперь прикидывал вероятный исход поединка с противником, столь поднаторевшим в области кулачной борьбы.

Вдруг я понял или, точнее, ощутил, что мы с Нойендорфом уже не одни: кто-то подкрался и стоит позади меня. Я хотел было обернуться, но прежде, чем я сдвинулся с места, какой-то предмет в форме мешка с грубой, как у рогожи, поверхностью был проворно натянут мне на голову, и почти одновременно я получил удар по темени тяжелым и твердым орудием. Внутри моего черепа ярко полыхнул ослепительный белый свет, а за ним последовала острая спазма боли. Потом и слепящий свет померк, и боль милосердно притупилась, и все поглотила тьма, тишина, бесчувствие.

ГЛАВА 29

Среди множества пугающих анекдотов, приведенных доктором Вальдемаром в его примечательном томе «Рецидив проказы и его причины», один рассказ произвел в особенности глубокое и неизгладимое впечатление на мою фантазию. То был случай с юным джентльменом с острова Тринидад, который как-то вечером сидел на веранде своей плантаторской усадьбы, наслаждаясь свернутой вручную сигарой, и вдруг почувствовал острый аромат горелого мяса. Источник запаха находился где-то поблизости, но сколько молодой человек ни оглядывался по сторонам, определить происхождение запаха ему не удавалось.

Пожав плечами, он возвратился в состояние медитации и спустя несколько мгновений вновь поднес к губам сигару, чтобы сделать очередную затяжку. Лишь тогда он, к невыразимому своему изумлению и ужасу, убедился, что сигара, зажатая между большим и средним пальцами его правой руки, успела превратиться в раскаленный, углем пылающий окурок! Аромат горелого мяса оказался запахом его собственной обожженной плоти!

Юноша вскочил на ноги и кинулся к ближайшей колонке с водой, торопясь охладить свою руку. Пальцы были обуглены до такой степени, что первый сустав на обоих пришлось удалить. И при этом он не почувствовал ни малейшей боли, ибо кончики пальцев давно утратили всякую чувствительность — первый признак того мучительного недуга, который в итоге поразил все тело и обрек молодого человека на адское существование прокаженного!