Невернесс

— Метапрограмма твоей матери была переписана, — почти небрежно сознался он. — Ее мастер-программа, управляющая программа — так мы поступаем со всеми обращенными, верующими и неверующими.

— И что же это за новая программа?

— А ты можешь назвать мне код своей новой программы, Мэллори Рингесс? Той, которую агатангиты вложили в свой вирус?

— Ты за этим сюда пришел?

— Программа, Мэллори, метапрограмма — расскажи мне о ней. Что заставляет тебя двигаться? Что движет тобой?

Я стиснул конек, и его края врезались в мою мозолистую ладонь.

— Если б я знал, если б знал — как я могу сказать тебе то, чего не знаю, будь ты проклят!

— Мы все должны знать коды своих программ — иначе мы никогда не будем свободны. — Сказав это, Давуд повернулся к картине и вздохнул. — Фраваши — большие мастера создавать свои живые картины. Красиво — я всегда любил смотреть, как движутся эти колонии бактерий. Их программы, казалось бы, столь изящны и контролируемы — однако непредсказуемы.

Можно было подумать, что фреска его услышала, а может быть, он просто рассчитал, когда это произнести, — так или иначе, в ее центре вспыхнуло скопление звезд. Самой яркой из них была Слава Поэта, а возле этого адского голубого дублета виднелось пятнышко цвета охры, символизирующее планету Кваллар. Затем перспектива переместилась, и планета увеличилась до размера снежного яблока. Давуд с улыбкой посмотрел на меня и достал из складок плаща нож — обоюдоострый, блестящий и смертоносный.

— Итак, у меня есть свобода выбора? И я могу бросить этот нож или не бросать — как захочу?

Я вдруг с особенной остротой ощутил перечный аромат масла каны, с невероятной медлительностью сочащийся в мои легкие. Давуд стремительно перешел в замедленное время воина-поэта, и для меня время тоже замедлило ход — иначе я нипочем не уследил бы за Давудом. Держа нож между большим и указательным пальцами, он выбросил руку вперед, и нож, пробив прозрачное покрытие картины, вошел прямо в центр красной сферы Кваллара. Из раны хлынула густая красно-оранжевая эмульсия, окрасив нож жидкой ржавчиной. Затем бурлящий поток стал пульсировать медленнее и остановился совсем. Стынущая лава краски затянула нож вместе с рукоятью — на картине как будто вырос вулканический кратер.

— Смотри внимательно, пилот.

Я и без того смотрел во все глаза, в ужасе от подобного вандализма — и до меня стало доходить, что фреска успешно заживляет свою рану. Давуд, каким бы ни было его намерение, не мог причинить ей вреда. Буйные алые и оранжевые тона перестраивались, принимая самые поразительные очертания. Я видел эту фреску много раз, но драму, которая разыгрывалась сейчас перед нами, наблюдал впервые. Из поверхности Кваллара брызнула красная струя и потекла через всю картину. В пути она расплющилась, выросла и стала похожа на двадцатидневный человеческий зародыш. Пройдя через черное пространство, пятно добралось до маленькой желтой звезды, в которой я узнал Даррейн Люс. Рядом вдруг вспыхнуло много звезд, и красное пятно на миг исчезло в потоке света. Между белыми звездами за Даррейн Люс начали множиться круглые красные луны. Они внедрились в хорошо знакомую мне туманность Тверди. Там они начали пульсировать, и красные нити света потянулись из них, соединяя одну луну с другой. Я, конечно, понял, что эти луны изображают мозги — мозг — Тверди, но не мог понять, почему фравашийская фреска намекает (как будто картина способна намекать) на какую-то связь между планетой воинов-поэтов и таинственным происхождением Тверди. Возможно, нож Давуда нарушил что-то в организме картины и никакой связи на самом деле не существовало.

— Так что же управляет программами, пилот?

Я бросился к нему, надеясь его задержать, пока роботы не придут мне на подмогу и не выведут его вон. Но он, когда я смотрел на картину, успел достать из-под плаща дротик-иглу. Я сгреб его и попытался повалить на ковер, но он воткнул свою иглу мне в шею. Игла явно была отравлена, поскольку мускулы у меня тут же оцепенели и я не мог пошевелиться. Он разомкнул мои руки, а я застыл в параличе, не в силах даже глазом моргнуть.

Давуд с улыбкой надавил мне на веко — твердо и умело, но бережно.

— Это хорошее средство. Оно возьмет под контроль твои биопрограммы — на время. Твои мускулы по-прежнему будут подчиняться мозгу, но сигналами мозга ты не сможешь управлять. Ведь не можешь же ты управлять биением своего сердца? Нет — вот и собой несколько часов распоряжаться не сможешь. Где же твоя воля, пилот? Кто программирует программиста? Может быть, ты мне скажешь? Нет, не скажешь — ты не способен пошевелить языком, хотя и чувствуешь, как он зажат у тебя за зубами. А теперь, пилот, мне пора на встречу с твоей матерью. До свидания.

Он оставил меня, безмолвно, но от души клянущего свою несвободу. Я невольно посмотрел на картину — ее краски не прекращали своего движения.

21. Глаза ребенка