Невероятная и печальная судьба Ивана и Иваны

Можно мы все-таки поправим господина мэра? Никакая это не африканская пословица, но известное высказывание Амаду Хампате Ба[26], одного из величайших мыслителей Западной Африки. Впрочем, это напрасный труд. Господин мэр уже позирует для снимков, чтобы позже запостить их на Фейсбуке[27].

Когда прощальная церемония завершилась, вдруг разразилась сильнейшая гроза. Лило, что называется, стеной. По примете, это означало, что усопший тоскует по утраченной жизни.

Итак, Майва с Симоной снова были вынуждены жить под одной крышей – мать и дочь, которые, в сущности, никогда не понимали друг друга. Ведь именно поэтому в пятнадцать лет Симона покинула «отчий дом», так ей осточертели бесчисленные магические безделушки матери и ее внезапные «озарения». Она стала жить с одним нескладным гаитянским парнем, Фортунео, который то вкалывал на заводе, то ухаживал за каким-нибудь частным садом. Он болтал без умолку, но Симона всегда слушала его с великим удовольствием.

– Когда я появился на свет, то был такой черный, даже иссиня-черный, что повитуха не могла понять, где у меня перед, а где зад. Она уронила меня на землю, и у меня на голове вскочила огромная шишка, вот, до сих пор осталась. Может, это шишка дурости?.. Понимаешь, в животе матери я был не один. У меня был брат, можно сказать, двойняшка. Но он умер – и каким-то образом переселился в меня. Ему на роду было написано стать музыкантом. Иногда у меня в голове прямо тарарам стоит от его мелодий. Поэтому в такие минуты я смотрю на людей безумным взглядом. А порой его голос, непреклонно твердый, елозит туда-сюда в моем мозгу, словно сапфировая игла по виниловой пластинке.

Именно Фортунео приобщил Симону к музыке, ведь он умел играть на множестве инструментов, и голос у него был такой певучий. Под его влиянием она стала постепенно припоминать разные песенки и колыбельные, которые слышала когда-то в детстве, но тогда не придавала особого значения. С наступлением вечера, сидя в своем крохотном саду и прислонившись спиной к изгороди, оплетенной ниспадающей кайенской розой, они пели до глубокой ночи, пока луна потихоньку взбиралась к центру неба, а потом снова катилась вниз, словно гигантский блуждающий фонарь. Но, к сожалению, в конце пятого года их совместной жизни случилось так, что Фортунео уехал к своему брату в США. Тот уверял, что это такая страна, где работа есть всегда. После чего у Симоны тогда начался сумбурный период: она прыгала из постели в постель, от одного мужчины к другому, от жеребца к жеребцу. А потом любовный порыв слился с музыкальным, и свершилось чудо.

Был вечер, такой же, как все остальные, и Симона пошла на репетицию хора. Около десяти часов вечера вдруг показалась группа мужчин, одетых в чудные костюмы. Это были рубахи из хлопка, надетые навыпуск, с невиданными широченными штанами. Лишь позже Симона узнала, что это африканский наряд бубу. В руках они держали диковинные музыкальные инструменты. Один из мужчин, очевидно, глава ансамбля, обратился с речью к хористкам, напуганным и одновременно озадаченным их удивительным облачением:

– Этот инструмент называется кoра[28]. Его звучание сопровождало великие подвиги наших царей, он следовал за ними в самую гущу сражений. А это балафон. Каждая из дощечек, из которых он состоит, имеет звук разной высоты, и самое важное – привести их в гармонию. А вот этот, поменьше, своевольный упрямец – нгони, он всюду сгодится.

Оказалось, что мужчина, который произносил речь и прохаживался, подкрепляя свои слова горящим взглядом, – двоюродный брат знаменитого Мори Кантe, в прошлом году покорившего гваделупцев и ради которого публика до отказа заполнила стадион Лез-Абим. Звали его Лансанa Диаррa. Любовь между ним и Симоной вспыхнула мгновенно. Первый же взгляд, брошенный друг на друга, – и весь мир словно перевернулся. В глазах у них загорелись звезды, им чудилось, что они знают друг друга давным-давно. Да что там, целую вечность.

После репетиции они вышли в ночной мрак. Звезды, что зажглись в их глазах, поднялись на небо и источали им вслед свое нежное, всепонимающее сияние, словно были их союзниками. Влюбленные держались за руки.

– Скажи, женщина ты или видение? – спросил ее он. – В моей жизни было достаточно любовных бурь, но я никогда не встречал такую, как ты. Расскажи мне всю свою жизнь.

Симона от души рассмеялась.

– Нечего и рассказывать! Мне кажется, жизнь моя только началась, ведь до тебя ничего не было.

Лансана пробыл на Гваделупе две недели, в течение которых они с Симоной не расставались. В аэропорту они страстно поцеловались на прощание, и он прошептал:

– Я вызову тебя в Кидаль, это мой город. Вот увидишь, таких, как он, больше нет. Он борется с пустыней и властвует над ней.