Невероятная история Макса Тиволи

Первые несколько месяцев мы жили надеждой. Однако все, что выяснила полиция, мы знали с самого начала: в день своего исчезновения отец так и не пришел на работу. Он был в черном шерстяном костюме и цилиндре, а трость оставил дома; купил дорогие сигары в своем любимом магазинчике на Клэй-стрит, выпил виски на бирже в Стоктоне, перекусил бесплатным ленчем у главной библиотеки, подарил свой цилиндр судье, и больше папу никто не видел. Линия его перемещений от нашего дома через все эти точки вела в никуда: от Сан-Франциско она уходила прямо в воду. Не нашли ни тела, ни свидетелей произошедшего; помню, мне тогда показалось странным, что в один и тот же день папина цепочка следов, должно быть, оставалась четкой, а мои следы замело.

Впрочем, через полгода к нам чаще приходили уже не полицейские, а бухгалтеры. Непрошеных визитеров мы с мамой принимали в гостиной, где камин заставлял их лбы среднего класса покрываться испариной. Мама в темно-бордовом платье, отдаленно напоминающем траурное одеяние, внимательно слушала, а я важно постукивал ручкой по столу (меня принимали за папиного родственника).

– Все не так просто, миссис Тиволи, – говорили они. Очевидно, отец любил рисковые предприятия, а потому вся прибыль тут же растворялась в очередных аферах и сбережений практически не было. Без папиного контроля флотилия маленьких поразительных проектов сбилась с курса, и многие его начинания пошли ко дну. Вдобавок, когда страховая компания отказалась платить из-за отсутствия тела, бухгалтеры, глядя поверх своих мутных очков, заявили, что «при таком образе жизни денег хватит лишь на год, а потом не останется ни цента». Нам посоветовали продать дом. – Давай начистоту, Макс, – сказала мне как-то мама после очередного визита бухгалтеров, – они правы.

Я не взглянул на нее, меня охватило то, что современные доктора назвали бы подростковой депрессией. Я просто сидел, прижавшись пульсирующим виском к холодной стене. А мама продолжала говорить; ее волосы растрепались и напоминали завитки сигарного дыма.

– Мы продадим дом. Мы продадим двойное кресло и кабинетное кресло из второй гостиной, а также часы и лампы. Кое-какую мебель из кабинета твоего отца, стол, стулья, коллекцию ночных мотыльков. Возможно, продадим и серебро. Полагаю, мы оставим Мэгги, если она захочет снова жить в Саут-Парке.

– В Саут-Парке?

– А где же еще нам жить? – И тут, словно слова складывались на «ведьминой доске» и текли без ее контроля, мама заговорила с причудливым акцентом – заговорила голосом отца: – Давай начистоту, Макс.

И она поведала о наших планах. Слова ее будто прилетали с далекой звезды, такие ясные, четкие и в то же время устаревшие. Кто-то должен был записать эти новые планы, так же спокойно, реалистично и радостно, как мы бы могли их осуществить. Дело в том, что внутри моей мамы находился феникс или, как сказали бы образцовые матери нашего городка, ангелочек. А говоря грубым языком твоего века, Сэмми, она была беременна.