Люди у телеграфной ленты вполголоса обсуждали сместившуюся к востоку плотину, из-за которой город затопило и погибли тысячи людей. Бармен поинтересовался, не хочу ли я заказать еще пива себе и сыну.
– Он вовсе не… – начал было я.
– Принесите отцу еще кружечку, – ухмыльнувшись, перебил Хьюго. – Выпей, пап. Мне надо кое-что тебе рассказать.
А в одной из комнат верхнего этажа в этот момент рождалась моя сестра. К моей радости, из присутствовавших при таинстве кричала только новорожденная, никто не пятился в ужасе, и нервничала лишь мама. Розовенькая сияющая Мина ворвалась в этот мир, хватая ртом воздух, словно двоякодышащая рыба, а когда перерезали пуповину и девочка стала такой же одинокой, как и все мы, и заорала, то мама, глядя сквозь зеленоватую дымку от хлороформа, наконец увидела свою дочь. Ту, которая будет взрослеть, ту, которая расцветет и увянет, которая унаследует грацию, отсутствие музыкального слуха и недостатки фигуры матери, которая будет слишком громко смеяться и слишком часто строить глазки и проведет последние недели своей жизни, маскируя морщинки, заработанные в юности, пока не сдастся и не наденет жемчужное ожерелье, чтобы отвлечь внимание от двойного подбородка; ту, которая, подобно остальным людям, заключала в себе мировую скорбь.
А сам я взрослел, слушая Хьюго. В его словах звучало такое одиночество, какого мне испытать не доводилось. Весь в черном, мой друг бубнил замогильным голосом, прерываясь лишь для того, чтобы глотнуть пива или сдуть пену, и, словно церковный кот, кротко смотрел на меня.
– Не сердись, – в очередной раз повторил Хьюго, постукивая ногтем по барной стойке, где красовались нацарапанные какой-то влюбленной парочкой имена и сердечко. – Я не специально. Клянусь.
Бумажная змейка мягко опустилась в корзину, будто струйка дыма втягивалась обратно в паровоз, будто еще что-то, помимо меня, двигалось к своему истоку.
Увы, это только иллюзия. Мир развивается, старея.
Несколько коротких слов. Стеклянные осколки.
Понимаете, пока я развлекался в укромных уголках сада с миссис Леви, моя Элис влюбилась. Влюбилась наивно и страстно. В кого? В Хьюго, разумеется, в кого же еще?