Невероятная история Макса Тиволи

Наутро я уже почти ничего не помнил о той ночи, а Хьюго больше никогда не упоминал о ней. Наверняка в ту пору он выслушивал огромное количество глупой болтовни обкурившихся пьяных приятелей и, разумеется, простил меня.

В первый день женитьбы он весело махал мне из окна поезда. Думаю, Хьюго отчасти женился из-за любви… Но главным образом он женился из-за страха, как поступает большинство мужчин. Впрочем, не мне копаться в сердце Хьюго. Он познакомился со своей невестой через несколько месяцев после нашего разговора, катал ее на такси и кебах по всему городу, кормил цыплятами в скорлупе в знаменитом ресторане Сан-Франциско — «Пуделе», а через год сделал предложение. Со мной Хьюго посоветовался только о цвете перчаток (желто-коричневых, как я уже говорил). Какие же мужчины смешные: в пабе они слезно умоляют вас не покидать их, а потом идут и женятся, не говоря вам ни слова, будто вас это нисколько не касается.

Вскоре после свадьбы Хьюго получил офицерский чин и взял курс на Филиппины, где его капитан за один день отбил у испанцев остров Гуам. Тем временем моя мама открыла золотую жилу (или третий глаз, как она сама это называла) — сосредоточила свои усилия на погибших в Гражданской войне. Женщины в старых кружевных чепцах повалили толпами, они сидели в затемненной гостиной и внимали маме, вещавшей об ужас ах Колд-Харбора: «Вокруг целое поле мертвецов, и я среди них, мама… Я не чувствую ног». Мама вдавалась в такие подробности, что ошеломленные женщины нередко забывали оплатить сеанс, и нам приходилось напоминать о чеке по почте.

Мне к тому времени исполнилось двадцать пять, и внешне я напоминал мужчину лет сорока: полного, элегантного, с приглаженными усиками. Я выглядел как мамины ровесники. Точнее, в 1895 году мы словно бы поравнялись, уважительно раскланялись и разошлись каждый в свою сторону: к зрелости и к юности.

Я забыл только о том, что, пока мама и Мина взрослели — первая посеребрила шиньоны, вторая научилась кокетливо смеяться, — я все ближе подходил к своему истинному возрасту. В двадцать лет я даже отдаленно не напоминал молоденького, а теперь мне было почти тридцать и выглядел я почти на столько же. Пусть я и не олицетворял собой юность, однако стремительно приближался к ней своим особым путем, и все больше прекрасных леди глазами, полными детского восторга, смотрели на меня из окон экипажей, такси и витрин. Однако я воспринимал мир как толпу скучных людишек, которых хлебом не корми — дай посмеяться над моей жизнью, и считал, что эти милые девушки просто рассматривали мою забавную одежду, а розовые орхидеи их улыбок — обыкновенная насмешка над моим уродством. Я не понимал безмолвных намеков встречных дам. Я не понимал, что мои железы, похожие на кокон шелкопряда, вышли из стадии уродливости и стали молодыми и здоровыми. Изменился век, менялись времена года, и все-таки я не замечал изменений, пока не подхватил счастливую и ужасную болезнь.

Какое же это счастье — ходить по земле. Почти никто этого не понимает, миссис Рэмси, а сейчас у меня есть время записать, как все произошло.

Это случилось в марте 1906 года, на Филлмор-стрит. Утро меня удивило; такое теплое и ясное для марта, такое милое, что люди в изумлении вплывали в парк «Золотые ворота». Верхушки экипажей были откинуты, и повсюду виднелись женщины, прогуливавшиеся в самых светлых из своих летних платьев, надетых впервые. Женщины улыбались в сиянии нежных тканей, однако — предусмотрительные леди — захватили с собой меха на случай, если весеннее чудо прекратится. Яркое, жаркое, солнечное утро в Сан-Франциско! С ума сойти! Шок был такой же, как если бы вы, против обыкновения, купили роман занудного графомана и вдруг обнаружили там восхитительные эпизоды, наполненные непередаваемой красотой и восторгом, которые нельзя было даже представить в устах столь скучной личности.

Моя память хранит образ самой обыкновенной улицы, сегодня он кажется потерянным навсегда. Лошади везли телеги с товарами для богатых жителей холма; китайцы тащили на плечах мешки с овощами, подходили к черному входу домов и перекрикивались с поварами; по тротуарам в огромном количестве прогуливались мужчины и женщины, радовавшиеся прекрасному весеннему дню. В тот год во мне произошла еще одна значительная перемена: я наконец сбрил бороду. Я прогуливался, щеголяя клетчатым галстуком-бабочкой и модной шляпой с загнутыми полями, я выглядел на тридцать пять лет и сиял от счастья, поскольку в этот краткий период жизни моя внешность полностью соответствовала возрасту.