Невероятная история мистера Пэрриша

Я подошел к окну в своей комнате и увидел толпы людей, шумно слонявшихся по улице. В этот раз они были очень рассержены и разбивали фонари камнями. На всякий случай я отошёл от окна и погасил лампу. Вдруг я услышал выстрел, а затем еще несколько. Я так испугался, что позвал Сэма, забыв, что он только что вышел из дома. Тогда я забился под кровать и слушал, что происходит на улице. Шум и гам не прекращался пол ночи, пока наконец я не услышал, как полицейские разогнали толпу. Сэм и Бриг до сих пор не вернулись, но я уснул и проспал почти до утра.

Меня разбудил стук в дверь. Это был очень настойчивый стук. Кто-то за дверью нетерпеливо колотил по ней, ожидая, пока хозяин наконец откроет.

– Сэм! Стучат! – крикнул я со второго этажа, но никакого ответа не последовало. Затем я еще раз позвал друга отца, но ни он, ни Бриг не откликнулись на мой зов. Тогда я встал с кровати и поспешил открыть дверь.

– Добрый день, мистер… Эм-м… Нам бы увидеть хозяина этого дома, – у порога стояли два высоких полицейских. Один из них, видимо, был старше по званию, чем другой и, открыв рукой дверь, вошёл в прихожую.

– Кто-нибудь из взрослых есть дома? – спросил он меня.

– Нет, сэр.

– Где же они?

– Мой друг Сэм – мистер Дорнвиль скоро вернётся. Вчера он ушел гулять с собакой… Точнее он направился в топографию по делам, но пока они не возвращались.

Полицейский обернулся к своему коллеге, словно они знали какой-то секрет, который не хотели скрывать и от меня. Он снял свой шлем и сказал:

– Мне жаль, малыш, но твоего друга Сэма вчера не стало. Несколько отъявленных бандитов, прикрывающихся вчерашними протестами пытались ограбить его и застрелили. Пёс кинулся защищать своего хозяина, но эти негодяи застрелили и его, – сказал констебль и еще несколько секунд смотрел мне в глаза, ожидая мою реакцию на его слова. Но как вы уже должно быть поняли, эта новость разбила меня окончательно. Я упал на колени и заплакал. Но за последнее время мои душевные муки вытянули все слёзы из меня и потому я плакал недолго, а просто пытался понять, почему судьба так беспощадно распорядилась моей жизнью и забрала всех, кто был мне дорог.

– Где твои родители? Где хозяин дома? – спросил второй констебль.

– Отец погиб в море, как и мать. Я остался один.

Полицейские снова переглянулись, а затем один из них сказал другому:

– Стоит отдать его в приют, если у него больше никого не осталось, – он говорил это с особой жалостью. Он уже знал, что такие случаи не редки, и самый лучший вариант, который может быть – это сиротский приют.

– Скажи, у тебя есть кто-то, кто мог бы взять опеку над тобой? – спросил тот, что был старше. Сначала я подумал о племяннице Сэма, но ни её, ни других его родственников не было в Глазго. Где они были, я тоже не знал. Затем я подумал о булочнике Дюшере, но вспомнил, что он уехал во Францию. Тогда я подумал о докторе Уайте, но и здесь судьба поглумилась надо мной. Кроме этих людей, я никого не знал и мне некуда было идти. Жить в таком большом доме мне было нельзя.

– Нет, сэр. Я никого здесь не знаю, – ответил я. Полицейский вздохнул и сказал мне, что другого выбора у меня нет. По закону, если ребёнок становится сиротой до пятнадцатилетнего возраста, и если больше некому взять опеку над ним, то всё имущество его родных переходит в собственность государства. На вырученные деньги мне предоставляются апартаменты в сиротском приюте, а также еду и одежду, выдаваемую приютом.

Итак, я собрал все свои вещи, которых у меня было немного. Тогда я подумал, что раз мне выдадут одежду в приюте, то незачем брать её с собой. Кроме того, что было надето на мне и еще нескольких предметов одежды, я ничего с собой не взял. После чего полицейские привели меня на «распределительный пункт», как они говорили. Здесь должны были записать все мои данные и определить, в какой конкретно приют меня следует отправить.

Распределительным пунктом было здание на юге Глазго, которому, судя по его виду, был необходим ремонт. Внутри всё выглядело получше. На полу был выложен мрамор, и везде работали люди, сидевшие за столами. Они составляли карточки, в которых были отражены данные детей-сирот. Меня подвели к одному из таких столов, и полицейские оставили меня там. Напоследок, констебль сказал мне:

– Тяжелая у тебя судьба, но ты будешь не один такой. Ты должен будешь приспосабливаться к новой жизни, – а затем он удалился.

Передо мной на стуле сидела полная женщина в очках. Она сурово взглянула на меня исподлобья, а затем начался диалог:

– Твоя фамилия и имя?

– Аарон Пэрриш, мэм.

– Когда ты родился и где?

– Двадцать второго сентября тысяча восемьсот семьдесят седьмого года, здесь – в Глазго.

– Как звали твоего отца и твою мать?

– Абрахам и Беатриса Пэрриш.

– Есть ли у тебя заболевания легких или других внутренних органов?

– Нет, мэм, – я не стал ей говорить о своей болезни, полагая, что знать ей это не обязательно, ведь она спросила меня конкретно.