И первое, чего он попросил в первом же доме небольшой деревни, стоявшем несколько на отшибе, было новое (Или хотя бы не сильно старое!) платье для своей подопечной.
Пожилая и согбенная годами и заботами женщина, за подол которой держалось три с подозрением глядевших на северного гиганта и его спутницу, вн
После чего дверь в избушку захлопнулась, очевидно, чтоб не позволить многочисленному потомству разбежаться по вечерним улицам, и внутри начались странные шумы.
Конан, развернувшийся спиной к двери, и оглядывавший нарочито небрежным взором лес, из которого они вышли, говорил вполголоса, как бы самому себе, комментируя грохот и визги:
— Вот сейчас она кладёт младенца в колыбель. Заставляет старшую внучку качать его там. Орёт на остальных — чтоб отошли и не мешали. Подбирает с пола и возвращает на место крышку от печи, которую кто-то из детей уронил. Так. Ага. Загоняет всех на печь, чтоб не болтались под ногами. А-а, теперь открывает крышку огромного сундука.
А теперь ничего не слышно. Поскольку женщина, похоже, перебирает имеющиеся там вещи. Доставшиеся ей и её детям и внукам от поколений и поколений предков. Да что я тебе объясняю — как будто ты сама так же не жила!
— Жила. — Найда помрачнела, — Жила. И сейчас, если честно, боюсь представить, что придётся снова так жить. Словно скучный серый сон. Тусклый и унылый.
— Ну, знаешь, всё-таки, жить, хоть и «так», куда лучше, чем умереть от руки какой-нибудь «любящей» сестры!
— Оно, конечно, верно… Да только сейчас, когда там осталась одна Ханна, это могло бы быть куда проще. И безопасней. Ведь одну дочь контролировать легче, чем восемь!
Ответить Конан не успел, потому что дверь избы открылась, и женщина вынесла платье.
Насколько Конан мог судить, оно вполне должно было подойти Найде по размеру. Единственное, что его напрягало — расшитые кружевами, бисером и вышивкой ворот, и манжеты рукавов. Да и материя выгорела от времени, и вместо ярко-синего платье было бледно-голубым. Конан буркнул:
— Это — свадебное, что ли?
Женщина кивнула, всё ещё с некоторым подозрением глядя на наспех перевязанного северного гиганта с огромным мечом и хрупкую девушку в разорванном и укороченном платье, прятавшуюся у него за спиной.
Но Конан не стал подогревать подозрения хозяйки. Обернувшись, спросил Найду:
— Подойдёт?
Та еле слышно кивнула:
— Да.
Киммериец без лишних слов передал золотой женщине, сразу запустившей в него жёлтый и кривоватый зуб. Проверке качества монеты это, однако, не помешало. И вот уже платье перекочевало в руки варвара. Он кивнул:
— Спасибо.
Женщина, так ничего и не сказавшая, хотя Конан видел, что она по зингарски понимает отлично, кивнула. После чего снова закрыла дверь. Шум и визг продолжились.
Конан передал довольно тяжёлое платье Найде:
— Пойдём-ка вон туда. За вон той копной сена ты сможешь переодеться.
Новое (Ну, вернее, всё же — старое!) платье на Найде смотрелось шикарно. Конан ей так и сказал:
— А то в этих лохмотьях мне просто стыдно было. За тебя!
— Конан! Ну как ты не понимаешь! Оно же — старое! Сейчас такие никто не носит.
— Плевать. На первое время пойдёт. Или ты предпочла бы на постоялый двор идти в том? — он кивком указал на небрежно сброшено наземь дырявое платье, которое с оторванным подолом едва доходило девушке до колен.
— Ну… Нет, конечно.
— Вот и хорошо. Пошли.
На постоялом дворе, большом бревенчатом одноэтажном строении, с обеденным залом спереди и комнатками-клетушками сзади, всё казалось Конану привычным и почти родным: и прокопченные растрескавшиеся от времени могучие балки потолка, и грубо обтёсанные бревенчатые стены, и лоснящиеся от грязи, жира и пролитого вина столешницы, и неказистые и повидавшие виды табуреты и лавки вокруг столов… Да и личность хозяина словно списали с сотен его коллег: краснолицый, со словно приклеенной фальшивой улыбкой, кругленький мужчина, с топорщащимися усами и неизменным засаленным фартуком-передником. С огромным нашитым карманом.
В котором немедленно и исчез очередной Конановский (А, вернее, Найдин!) золотой. После чего им, усевшимся за один из столов в дальнем углу, тут же подобострастно (Видать, муж уже всё объяснил!) улыбающаяся жена хозяина принесла огромное блюдо с дымящимся жарким: насколько Конан мог понять по запаху и торчащим из блюда рёбрышкам — баранина.
Найде варвар предложил, не стесняясь, есть прямо руками — на них всё равно некому было смотреть: кроме них на постоялом дворе не было ни единого постояльца.
Утолив первый голод, девушка спросила:
— А почему здесь никого нет?
Конан, евший не торопясь, и традиционно внимательно оглядывавший помещение, сказал:
— Не сезон.
— В-смысле?