Невероятные происшествия в женской камере № 3

– В оппозицию, – серьезно сказал он. – Когда я только пришел, а нас в полицию переименовали, я подумал, что теперь-то пойдут изменения. За Путина голосовал, за “Единую Россию”, все по-честному. Ждал, что они реально возьмутся за реформу. А в конечном итоге одно название и поменялось. Вы все правильно говорите на этих ваших митингах. Я на них, конечно, не хожу, но скоро, может быть, буду. Врут и воруют. Нужно нам в стране порядок навести.

Аня поймала себя на том, что пялится на полицейского во все глаза. Он в очередной раз глубоко затянулся – огненная кромка сигареты скакнула к его пальцам на добрый сантиметр – и заявил:

– В России был только один нормальный правитель. Вот при нем порядок был. И воровства не было. Знаешь кто?

– Кто?

– Сталин.

Аня открыла было рот, чтобы ответить, да тут же и закрыла.

– В войне победили, промышленность подняли, – как ни в чем не бывало продолжал полицейский. – Нам бы сейчас такого, как он, – мигом бы этих крыс из Кремля прогнал и занялся делом.

Докурив, он бросил бычок и подытожил:

– Так что, может, уволюсь и к вам пойду. Как говорится, мы близки по духу. Пора брать власть в свои руки.

В суд они входили молча.

Канцелярия наконец-то открылась, и пожилой мент уже ждал их с решением в руке. Втроем они снова направились к выходу. Двустворчатая дверь, расположенная в противоположном конце мраморного вестибюля, открылась, оттуда донесся шум и запах еды – кажется, там находился буфет. В животе у Ани заурчало. Она с нежностью подумала о дошираке, который заварит в камере, и о чае в запотевшем пластиковом стаканчике. Главное, чтобы кипяток с обеда не успел остыть.

В машине все молчали, а Аня украдкой бросала взгляды на коротко стриженную макушку водителя. В ее глазах он совершил такое стремительное превращение из обычного мента сначала в уникального и честного полицейского, а потом сразу же в кровожадного сталиниста, что она все еще не могла с этим свыкнуться. Любовь к Сталину казалась ей одной из самых иррациональных вещей на земле, особенно если она исходила от ровесника. Аня пыталась представить, что привело его к ней, но знала, что логичных причин нет – только сплетение противоречивых, болезненных, почти суеверных убеждений, спаявших целые поколения этой абсурдной любовью.

Тогда Аня стала думать, откуда взялись ее собственные убеждения, за которые она в конечном счете попала в спецприемник, и с изумлением поняла, что не помнит. Ей казалось, что она всегда была такой, хотя и знала, что это неправда. Когда-то они с мамой даже ругались из-за того, что Аня не интересуется политикой.

Мама считала, что человек обязан интересоваться происходящим в стране. Она любила рассказывать, что за несколько часов до Аниного рождения слушала в роддоме по радио выступление Сахарова. Она так волновалась, потому что в зале кричали и мешали ему говорить, что отказывалась идти рожать, пока не узнает, чем все закончилось. Впоследствии маме казалось, что, осененная таким мощным символом родительской оппозиционности, Аня должна была впитать страсть к политике с рождения. Она очень расстраивалась, что никакой страсти дочь не обнаруживает.

Аня и правда нисколько ее не обнаруживала до последнего курса университета. Она тогда начала работать в Министерстве иностранных дел – как и всем выпускникам, ей нужно было пройти преддипломную практику. МИД Ане очень нравился: нравилось его величие и таинственность; его высокие потолки, скрипучие лестницы, тяжелые двери; нравилось пить чай с машинистками за шкафом в их кабинете, нравилось смотреть с верхнего этажа на Садовое, запруженное автомобилями, нравилось бродить по МИДу поздними вечерами, когда кабинеты были пустынны, а коридоры темны. После окончания университета Аня хотела здесь работать. Впрочем, не совсем здесь – она надеялась уехать далеко-далеко, в посольство в какую-нибудь африканскую страну. К этому моменту ее тяготило все: университет, общежитие, Соня, Саша. Невозможно было смотреть, как эти двое влюбляются друг в друга. Аня сама толком не понимала, что связывает ее с ними теперь, когда Соня определилась с выбором, но уйти просто так не могла. Требовался решительный жест. Укатить на другой континент казалось Ане достаточно красноречивым высказыванием.

В начале зимы должны были состояться выборы в Думу, в начале весны – президента. Это были не первые выборы в Аниной жизни – первые она пропустила четыре года назад, потому что тогда политика для нее существовала не просто где-то в стороне – в параллельной вселенной без всяких точек соприкосновения. Эти точки так и не появились до последней университетской осени, когда Аня вдруг обнаружила, что та параллельная вселенная как будто расширилась и начала проникать в ее собственную.

В МИДе все собирались голосовать. В общежитии об этом говорили. “ВКонтакте” среди смешных картинок стали попадаться политические.