Невеста

Брокк… я сама ведь просила. Пыталась рассказать. У меня получилось.

И брат поверил. Нашел Одена и… и дальше что?

– Где мой брат?

– Он появится позже.

– Когда?

И почему он вообще ушел? Оставил меня здесь?

Оден молчит.

А я вдруг понимаю, что сейчас светло, он же смотрит на меня так, словно видит впервые, и есть во взгляде что-то такое, отчего мне плакать хочется.

Нельзя поддаваться, Эйо.

Было больно, а будет еще хуже. Сказки, они только в книгах выживают.

– Я пока и сам не понимаю, что произошло. – Он касается лбом моего лба. – Все плохо, да?

– Не знаю.

Лихорадка прошла. Мне было душно, жарко, но этот жар не шел ни в какое сравнение с прежним, изнуряющим, обессиливающим. Наверное, это как-то связано с тем, что кожа Одена холодна, и я, прижав ладони к его груди, не столько отталкиваю его, сколько делюсь теплом.

Это длится долго, пожалуй, чересчур долго. Мы просто лежим. Просто рядом. Просто смотрим друг на друга. А в сумме получается что-то невероятно сложное, непонятное пока.

– Ты сможешь встать? – Оден уступает и разжимает руки. – Или хочешь остаться в постели?

– Я хочу узнать, что происходит.

И выбраться из кровати.

Она большая, но нам двоим в ней будет тесно.

Сажусь. Голова кружится-кружится, и я, пытаясь удержать ее, сжимаю пальцами виски.

– Не спеши. – Оден придерживает меня за плечи. – Я позову кого-нибудь?

– Нет.

Я сама.

Встану. Пол теплый. Пусть и каменный, но под камнем наверняка проложены трубы, по которым идет горячая вода. Справлюсь со слабостью и сделаю первый шаг. Оден держится рядом, но не мешает.

– Ванная комната – там. – Он открывает дверь.

Камень и снова камень. Прорезь окна и витражи с бабочками, которые как-то не увязываются с Оденом. Хочется спросить, почему бабочки, но я прикусываю язык.

Какая мне разница?

Ванна утоплена в полу, и даже не ванна – небольших размеров бассейн, отделанный зеленым и белым нефритом. На полу – узор из водяных лилий. И узор этот повторяется на массивных каменных чашах, что низко свисают. Из серебряных львиных голов, оцепивших бассейн по периметру, льется вода. Звук ее нарушает молчание, и я присаживаюсь на бортик.

– Давно ты очнулся?

– Вчера. – Оден садится рядом. Мог бы вспомнить о манерах и выйти. – Вечером. Я не хотел тебя будить.

Если вечером, то он наверняка способен ответить хотя бы на некоторые мои вопросы.

– Как я здесь оказалась?

– Виттар принес. Мой брат.

– А Брокк?

– Насколько я понял, они немного не сошлись во взглядах. Виттар вспылил. И твой брат вынужден был уйти.

Очаровательно.

Если не смотреть на Одена, то разговаривать легче, нет ощущения, что от меня ждут чего-то, что я неспособна дать.

– Эйо, никто не будет удерживать тебя силой. Ситуация была… нервная. Ты сгорала. Я замерзал. И получается, что мы должны находиться рядом.

Вода подбирается к пальцам ног, она разноцветная, разукрашенная и преломленным витражами солнечным светом, и самим бассейном.

Сгорала я?

Да. И Одену, судя по его виду, пришлось нелегко. Теперь и ему, и мне легче. И что сказать?

Находиться рядом?

Насколько рядом?

– Лето почти закончилось. – Он сам заполняет пустоту между нами. – Еще неделя осталась…

Это выходит, что я… месяц? Полтора почти? И осталась неделя? От всего длинного лета?

– Я скажу, чтобы подали завтрак. – Оден поднялся. – Эйо, пожалуйста, если чувствуешь, что не справляешься сама, то позови. Не меня – так служанку. Вот шнур. – Он вкладывает мне в руку витую ленту с массивной кисточкой на конце. – Или просто если понадобится что-то.

– Моя одежда.

– Конечно.

Вода горяча, и я просто лежу, позволяя ей избавить меня от грязи. Собственное тело становится легким, невесомым почти, и если закрыть глаза, то легко представить, что нахожусь я вовсе не в бассейне чужого дома, но где-нибудь на берегу…

Или в чаше, где открываются горячие ключи, которые выносят серую грязь…

В той чаше хватило бы места двоим.

Та чаша осталась позади, вместе с дорогой и всем, что в дороге случилось. И что бы ни привело меня в этот дом, он так и останется чужим.

А Оден?

И я?

Притвориться, что все как раньше? Но это ложь. А что тогда правда?

– Эйо, – тяжелая ладонь легла на волосы, – ну кто спит в ванной? Это небезопасно.

– Зато приятно.

Не хочу соглашаться сугубо из упрямства, пусть и назовут его детским. А вода остыла и уходит, с шумом исчезая в железных трубах дома.

– Вставай.

Меня заставляют выбраться на бортик бассейна.

– Не упрямься, – спокойно говорит Оден, когда я пытаюсь оттолкнуть его руки. – Я не трону тебя. Если ты не захочешь.

– Я сама.

Губку и мыло он все-таки отдает, но не уходит, наблюдает. И когда мыло попадает в глаза, фыркает, словно давая понять, что это меня высшие силы за строптивость наказали.

И поливает из ковшика горячей водой.

– Я захлебнусь.

– Я не позволю, – возражает Оден, набрасывая на плечи пушистое полотенце. Вытирает сам, бережно, разминая затекшие мышцы. Слабость уходит. – Вот и все. Сейчас поешь, и станет совсем хорошо.

Одеваюсь я сама, но под бдительным присмотром.