Невеста

«Почти брат!» – передразнила про себя Катя. А вообще, у неё было одно тайное намерение по поводу сестры. Нетрудно догадаться какое. Тем более она сама сейчас наполовину проговорилась. И потом, что в этом зазорного? И Москва – не болото, и замужество – не позор. Когда ещё было сказано – «плодитесь и множитесь»? Так не от этих же «ангелов небесных», как она Ваню с его «умолёнными» друзьями про себя называла? Потому и на отдыхе сестры настаивать не стала, охотно согласившись взять с собой в мастерскую. Были они там и вчера, и позавчера, а «того, большого и сильного» так и не было. Более того. Катя была почти уверена в успехе, если, конечно, «звезда эта», как пренебрежительно называла она про себя младшую сестру мужа Ольгу, не помешает. И с чего бы сомневаться? Какой нормальный, то есть с головой, будет думать, когда даже этот ненормальный, ну что краше в гроб кладут, Ванин друг, в один миг забыл про вериги? Ишь ведь как уставился, варна! А что станется с иными некоторыми? Короче, Катя не просто шутила, но и зондировала почву. Надо же знать, чем дышит сестра, догадки догадками, теперь факт налицо, а потому, внимательно выслушав младшую, покровительственным тоном заявила:

– Ты ей, – опустила глаза на живот, – когда родится, сказки будешь рассказывать. – И, очевидно, не до конца насладившись смущением младшей, добавила: – Слышь, а если он профессором каким-нибудь станет?

Пашенька даже шаг ускорила.

– Это ты куда полетела? Обиделась, что ли?

Пашенька не оборачиваясь:

– Было бы на что.

– А чего бежишь?

– Да глупости слушать надоело!

– Я же любя, ну! Да погоди ты, чумная! А ну поскользнусь?

Пашенька точно на преграду наскочила.

– Ой, Кать, прости, забыла!

Катя даже руками от удивления развела.

– И, разумеется, уже не сердишься!

– Не смеши.

– Так что даже и поцелуемся?

– Вот ещё! Давай.

И они расцеловались, а затем, как дети, озорно и заливисто рассмеялись. Двое прохожих мужчин даже приостановили свой сосредоточенный бег и, глянув на них, сами улыбнулись. И всякий, кто только видел их, непременно обращал внимание. Пожилые люди сквозь улыбку испускали грустный вздох, хмурые лица светлели, молодёжь сама заражалась весельем. Даже страж порядка у Моссовета, взяв под козырёк, проводил их почтительным взглядом. А им ни до кого не было дела, никого-то они не замечали. Ах, юность-юность, ты всюду носишь весну!

– Смотрю-у я на тебя-а, совсем ещё ты… – начала было Катя, но Пашенька перебила:

– Ты, можно подумать, большая!

– Я? Ну! Я уже старая, я скоро – ма-ама!

– Мама Катя, а мама Катя, «Богородицу читаешь?»

– Спрашиваешь!

– Двенадцать раз?

– А сто пятьдесят не хочешь?

– Ух ты!.. Это потому что… мама?

– Ага-а!

И они опять рассмеялись.

Однако была у Пашеньки и вторая половина тайны или причина первой, которая даже сквозь радостный смех угадывалась в её глазах и которая, хоть и не за семью печатями хранилась, а в простой старинной шкатулке, ключ от которой носила на шнурке вместе с нательным крестиком, и рано или поздно могла быть обнаружена, тем не менее именно эту тайну никому и никогда она не захотела бы открыть. И не столько Катина беременность, сколько эта тайна привела её сюда, словно кто-то и впрямь шепнул ей на ушко: «Поезжай, он там, и ты его наконец увидишь». А ещё потому не могла во всём признаться, что сама почти не верила в осуществление того, о чём все эти годы мечтала. Подумать только! Столько лет прошло, и за всё это время ни слуху ни духу, ни даже самой малой весточки – что там, как там, жив ли и, главное, имеет ли она право вот так, незвано, взять и появиться в чужой жизни, и, главное, нужна ли она в ней? А если там… Но об этом она даже и думать не смела, имея, правда, на то вполне резонные основания – угаданную не только среди строк машинописной рукописи повести о привередливой красавице Полине, но и Петины с Варей, как бы вскользь отпускаемые замечания на этот счёт.

2

Девятиэтажка, в которой жили Илья с Катей (Темниковы была их фамилия), находилась недалеко от стадиона «Динамо» и вместе с другими домами образовывала довольно просторный двор с волейбольной и детской игровыми площадками. Квартира находилась на первом этаже, трёхкомнатная малогабаритка, угловая. Одна комната была отведена под кабинет, дверь в неё шла прямо из прихожей. У окна стоял старинный письменный стол из карельской берёзы, с семью выдвижными ящиками, совсем недавно удачно приобретённый по случаю в комиссионке. Вдоль правой стены – шкаф, полки с дорогими альбомами, с потёртыми, приобретёнными в «Букинисте», дореволюционными собраниями сочинений классиков русской литературы, у другой стены – кушетка, торшер, двустворчатый платяной шкаф. В проходном зале, у окна, – стол с шестью стульями по бокам, тахта справа от входа, книжные шкафы слева и дверь, ведущая в небольшую спальню.

В прихожей лежала записка, подсунутая под телефонный аппарат. На тетрадном листке красивым размашистым почерком было написано: «Все соберутся к семи. Жду. Илья».