Невеста

И да, одежда моя, я помню ту портниху, которая ее шила и еще ворчала, что приличные девицы из приличных же семей не носят подобное… алые бриджи и белая рубашка с кружевным воротником. Алый же жилет, отороченный золоченым шнуром. И два ряда крупных золотых пуговиц.

— Что-то в этом есть, — Оден обходит меня по кругу. Сам он одет просто, по-домашнему, но видно, что и рубашка, и вельветовая куртка слегка великоваты, и меня тянет потрогать ткань и разгладить вону ту складочку на плече. А еще лучше — спрятаться под эту куртку, обнять его и стоять долго-долго… просто так, без причины.

Мало мне было?

Похоже на то…

Стол накрыт на двоих. Розы. Вазы. Белый костяной фарфор. И столовое серебро во всем его многообразии… пересчитав вилки, ложки и ножи, я пришла к выводу, что подобные завтраки не для меня. Манеры не настолько хороши, чтобы получать удовольствие от этого церемониала, странно, что за спиной не выстроилась когорта лакеев.

— Что не так?

Он издевается? Не похоже…

— Меня, конечно, учили… — я подняла вилку о двух зубцах, — но не так, чтобы очень старательно… и я кое-что помню… но боюсь, воспитание мое далеко от идеального и…

— Эйо, — Оден сдвинул серебро на край стола. — Не думай о всякой ерунде. Просто поешь, ладно?

Ем. Благо, я, оказывается, зверски голодна, а повар — превосходен… пресные корзиночки с паштетом из гусиной печени. И тончайшие блинчики с кремовой начинкой. Перепелки в меду. И полупрозрачные ломтики семги, завернутые в листья салата. Терпкий соус. И кунжутные крендельки, которые полагается размачивать в мясной подливке.

Оранжерейная клубника со сливками.

И пирожные.

Горячий шоколад…

Пожалуй, завтрак почти примирил меня с жизнью, настолько, чтобы заговорить. Но из всех вопросов, которые следовало бы задать, я выбрала самый бессмысленный.

— Я тебе больше не… противна? — я не могу не смотреть на Одена. И то, как он болезненно хмурится, поджимает губы, словно запрещая себе говорить о чем-то, пугает.

И боюсь почему-то не его, но за него.

— Ты никогда не была мне противна, Эйо, — он встает.

И спиной поворачивается, собака упрямая.

— Я не мог смотреть на тебя, потому что видел не тебя, но Королеву.

— А теперь?

— Теперь…

Отросшие волосы он собирает в хвост, забавный такой, короткий и пушистый. А над ушами подшерсток выбивается светлым пухом.

— Я думал, что потерял тебя. Навсегда, понимаешь? То, что произошло в Долине…

— Не надо. Пожалуйста.

Я не хочу об этом говорить. Вспоминать. Выслушивать оправдания. Или объяснения. Что изменится?

Мне было страшно.

И плохо.

Я не желаю, чтобы однажды все повторилось. А это случится, если я хоть на миг забуду правила игры. Сейчас мы нужны друг другу. Но как надолго? И что будет после того, как необходимость отпадет?

— Как скажешь, — Оден кланяется и протягивает конверт. — Тебе просили передать.

Письмо?

И знакомый герб на печати заставляет сердце забиться в ускоренном ритме. Брокк! И если так, то… то надо ли открывать? Он обещал, что не отдаст меня никому, но я в чужом доме.

А его нет рядом.

Почему?

Не потому ли, что ему сделали предложение, от которого Брокк не счел нужным отказываться.

— Не прочтешь, — Оден садится на пол. — не узнаешь правды.

Открываю. Бумага хрустит, печать разламывается пополам, а я пытаюсь развернуть жесткий лист, исписанный нервным почерком Брокка.

Хвостик, мне безумно жаль, что когда ты откроешь глаза (а судя по тому, насколько быстро тебе стало лучше, это произойдет весьма скоро), меня не будет рядом. Боюсь, виной тому исключительно мой скверный характер и нежелание идти на уступки, которые я счел неприемлемыми.

То, что я не желаю рисковать твоей жизнью и соглашаюсь на этот безумный эксперимент, еще не означает, что я готов полностью передать тебя под опеку чужого дома (хотя редко когда выпадает возможность столь серьезно укрепить благосостояние рода). Это выгодно им, поскольку даст полное право распоряжаться тобой, однако невыгодно тебе. Поэтому, драгоценная моя сестричка, если тебе станут говорить, что ты должна просить защиты у дома Красного Золота, не соглашайся.

В данный момент ты пребываешь в статусе гостьи.

Тебя не вправе удерживать или принуждать к чему бы то ни было.