Невеста

И серая земля, вцепившись в меня, спешит поделиться памятью. А я, стиснув зубы, выдерживаю огненный вал. Пламя принесли в глиняном горшке, а потом выпустили на сухую траву. И деревья кричали, сгорая заживо. Их пепел укрыл землю, но корни держались крепко. Они бы дали молодую поросль, но нет… новой болью — топоры и пилы, медленно перегрызающие жилы корней. Веревки. Лошади. Люди.

Ямы, которые остаются на месте выкорчеванных пней.

И деревянные зубья плуга…

Вымертвень добирается до самого локтя, но я держусь, утешаю, уговариваю забыть о боли, обиде… простить. Глотаю прожитые годы, когда землю заставляли отдавать.

Выжимали до капли.

Уродовали. Лишали разума. И убили.

Люди злые?

Не только люди. Альвы. Псы.

И не только злые. Разные встречаются. Но месть ничего не изменит.

— Прощения, — шепчу, позволяя ему разодрать запястье. И кровь моя льется, мешаясь с пеплом. В ней тоже хватает горечи, которую вымертвень не может не почуять.

…а ты простила, Эйо? Ты убила.

— Не из мести. Чтобы выжить.

…но убила.

— Да. Мне жаль.

Земля молчит. И то, иное, разбуженное, в ней разглядывает меня, выискивая нечто, понятное лишь ему одному.

…хорошо.

Пальцы корней разжимаются, но у меня не остается сил, чтобы встать. И я отползаю на четвереньках, добираюсь до той черты, за которой начинается живая земля. А Дарина бросается, обнимает, помогает сесть.

— Ну что?

Перед глазами плывет все от слабости.

— Он, — я провожу языком по губе, — он уйдет. Только землю надо накормить… хорошо накормить…

— Накормим, — обещает Дарина и сует в руки флягу из выдолбленной тыквы. — На вот, выпей, альва. Легче станет.

Питье пахнет мятой и ромашкой. Жажда сильна, но…

— Спасибо.

Отказаться мне не позволено. Жесткие пальцы сдавливают шею.

— Пей, альва, пей, — Дарина прижимает долбленку к губам и поднимает, в горло льется отвар, и чтобы не захлебнуться, мне приходится глотать. — Вот так… умница…

Ромашка почти заглушает сладковатый вкус гиссовой травки.

— Ты… обещала.

— Я отдам тебе обещанное, — говорит Дарина. — Я не лгунья. С тобой положу.

Я еще успеваю ощутить, как ремень захлестывает ноги. И петлю на руках. И теплый плащ, которым меня укрывают.

— Спи, альва, — шершавая ладонь Дарины приглаживает волосы. — Отдыхай. Ночь будет долгой…

Она подымается.

— Я сама вышивала платье. Из тебя получится красивая невеста.

Я борюсь со сном, пытаюсь вырваться из мягкой опасной неги.

Не получается.

И уже сама земля поет колыбельную голосами вызревающих трав. Я проваливаюсь в забытье. И выплываю. Цепляюсь за запахи, за солнечный свет, который вдруг идет на убыль. Я открываю глаза и вижу звезды… одну, две — целую горсть, которую рассыпали над лесом.

Красиво…

И луны полушка.

Две луны. От слез двоится. Я только и могу, что плакать, дожидаясь полуночи. Люди верят, что магия привязана ко времени, а в ритуалах важна точность.

Я не хочу… не здесь. Не так.

За что?

Кому она отдаст ту, другую роль? Сыну? Мужу? Брату? Или кому-то, кто, исполнив предназначение, останется со мной на поле? Землю накормят не только моей силой, но и свежей кровью, так вернее.

И когда между мной и луной встала черная тень, я захрипела.

— Нельзя, — тень с легкостью подняла меня на руки. — Верить людям.

И нелюдям тоже. Но если бы я могла, обняла бы Одена.

Глава 14 Люди

Оден успешно подавил первый порыв догнать Эйо.

Она знает, что делает.

Но на сердце было неспокойно. Одно дело лес, где кровь альвов — на этом нюансе Оден старался не заострять внимания — защитит, и совсем другое — люди. Дождавшись, когда запах истончится, Оден отправился по следу.

Он шел осторожно, и лес в кои-то веки не торопился воспользоваться случаем. Оден уже успел усвоить, что местные леса его несколько недолюбливают.

Не в этот раз.

Возможно, люди не нравились лесу куда сильней, чем Оден. И сороки поспешили предупредить о близости жилья. Запах дыма стал отчетливей. Пожалуй, еще немного и Оден поймет, какие именно дрова сгорали в камине…

…не дрова — жирный болотный уголь.

Еще земля, но какая-то странная, хотя Оден, сколько ни пытался, не мог понять, в чем же заключается странность. Молоко. Свежий навоз. Птица. Люди…

Обычная деревня.

Вот только лес шелестел, словно пытался рассказать о чем-то.

— Я не понимаю, — признался Оден. И лес раздраженно сыпанул иглицей. Но тут же исправился, приподнял побеги малинника, а когда Оден дернулся было, вцепился в рукава: лежи.

Лег.

Ждал. И задремал, хотя давал себе слово, что глаз не сомкнет, пока Эйо не вернется.

На сей раз Королева Мэб была в зеленом.

День — не ее время.

— Ты все еще во власти собственных заблуждений, — сказала она, опускаясь на пол. Ее никогда не волновала грязь, словно бы Королева была выше грязи. Острые чехлы для ногтей — на сей раз из цельного нефрита — уперлись в подбородок. — День, ночь — какая разница? Или ты хочешь сказать, что научился различать их?

Здесь нет времени.

И нет свободы. Снова влажные стены ямы. И решетка, которая скорее ощущается, нежели видна.

— Именно, дорогой, — она щекочет шею, поглаживает натянутую струну артерии, оставляя едва заметные царапины.