– Как долго… меня не было? – В старом доме ко мне возвращаются силы. Их не хватит, чтобы сидеть или, паче того, подняться с постели, но я могу лежать и смотреть на брата.
Говорить.
Брокк отводит взгляд, трет виски, точно пытается решить, имеет ли право рассказывать мне. Я ведь знаю, что ушла далеко, но там и здесь время течет иначе.
– Четыре дня… он четыре дня не замолкал. И никого не подпускал к тебе. Даже меня. – Нижняя губа Брокка обиженно выпячивается.
Четыре дня – это долго.
Наверное.
Поэтому и голос сорвал.
Брат же встает и уходит, недалеко – к подоконнику. Я вижу его спину, сцепленные руки и даже отражение в темном стекле. Вот только выражения лица не разглядеть.
– Он сам едва не издох.
Это признание дается нелегко. Брокк не считает Одена виноватым в том, что произошло. Скорее уж винит себя за неспособность защитить.
– Эйо, держать броню нелегко… я и в лучшие времена часа три-четыре мог… Высшие, конечно, дело иное, но… четверо суток – это даже не предел. Это настолько дальше, что…
…что я услышала его по ту сторону жизни.
– Он от тебя не отступится, это уже все поняли, но… выбор все равно есть. – Брокк все же повернулся ко мне. – Прямое неповиновение королю – это мятеж. В лучшем случае его объявят безумцем и куда-нибудь сошлют. В худшем… Эйо, на него мне плевать.
А мне – нет. И Брокк это понимает.
Он возвращается ко мне и садится рядом:
– Но я не хочу, чтобы пострадала ты. Подумай, пожалуйста. Сейчас я могу увезти тебя за Перевал. Там легко затеряться на полгода… год… или навсегда. Ты очень молода, Хвостик. И боль пройдет, а жизнь продолжится.
И у меня появится собственный дом, небольшой и уютный, с глиняной черепицей, виноградом и черешней.
Размеренная жизнь, почти такая же, как до войны.
Соседи, сплетни и хороший парень, который возьмется провожать на танцы… и с танцев… и однажды предложит стать его женой.
Вот только я уже замужем.
И Брокк это знает.
– Вы оба ненормальные, – говорит он. – Сливок хочешь?
– Хочу.
Но засыпаю прежде, чем он возвращается.