Невеста Агнца

изначала, его вселение в сад Божий. Также продолжается и собственное творчество человека в мета-истории. Он не становится как бы почетным пенсионером нового мира, его бездейственно созерцающим, но пребывает творческим его деятелем. Разумеется, и эту мысль мы можем обозначить только в виде общего эсхатологического постулата относительно мета-истории, не пытаясь раскрывать ныне недоведомое. Однако надо со всею силой установить основное содержание этого постулата, — неизменную укорененность человека в мире, ставшем Царствием Божием. Человек онтологически не упростится и не обеднеет в жизни будущего века, напротив, он сам для себя и для мира раскроется в полноте человечности своей, как тварный Бог мира, его логос и дух, жизнь будущего века для человека есть творчество в мире, тварное славословие. Оно уподобляется славословию ангельскому, которое составляет творческое содержание собственной ангельской жизни, в применении к миру, отданному человеку, но вместе с тем, вверенному и попечению ангельскому. Этот мир человеческий вместе с ангельским составит мощный хор творения, славословящего своего Творца: «все из Него, через Него и к Нему. Ему слава во веки».

Главная трудность, при этом возникающая, состоит в том, что представляется несовместимой одновременная жизнь в Боге, дарованная прославленному человечеству, и в мире, в творении. Не погасает ли в первой эта последняя? Совместимо ли лицезрение Бога с любовью к миру? Отвечая на этот вопрос, надо вспомнить, что мир имеет средоточие в человеке, существенно человечен. Вместе с тем совершенно очевидно, что любовь к Богу во Христе необходимо включает в себя и любовь к человеку (как и к ангелам), и вторая заповедь «подобна», т. е. в данном случае тожественна, существенно связана с первой. Нельзя любить Бога, не любя человека, прежде всего, в самом Богочеловеке, в святом Человечестве Его, как и в личном Его человечестве, т. е. в Матери Божией, а далее и во святых, в Церкви Его, которая есть Тело Христово и Храм Духа Святого. Далее, нельзя любить и человечество, отделяя его от мира, помимо него, поэтому и самая любовь к спасенному миру есть созерцание дел Божиих, откровение Бога в мире. Только в отношении к греховному миру и к отягченному личным и первородным грехом человеку любовь к ним является враждой против Бога (1 Ио. II, 15). Но мир сам по себе возлюблен Богом, Который послал в него Сына Своего, чтобы спасти его (Ио. III, 17). И если сердце падшего человека не рискует в полной мере любви к Богу и к миру, то отологи-

554

ческой мерой человеческой любви все же является совмещение любви к Богу и к творению. Сам, будучи творением, человек не может отречься от этой своей тварности, которая не есть уничижение, но самим Богом данное ему определение. Принятие же тварности есть любовь к ней, т. е. к миру и к себе самому в богоданном своем естестве Новая тварь, — новое небо и земля, требуют к себе и новой любви в Боге, во Христе и Духе Святом, в Божественной Софии. Софийность твари, которая является живым и пребывающим самооткровением Бога в творении, и есть это основание для соединения любви к Богу и миру, в единстве Божественной и тварной Софии, что и соответствует слову ап. Павла: «все из Него, чрез Него и к Нему»: из Него в Софии Божественной, чрез Него, как создание в ней твари на ее основе, и к Нему, как соединение Софии Божественной и тварной. Это и будет: Бог все во всем, божественное все в тварном бытии, София Божественная в Софии тварной.

Далее этих постулатов нельзя ничего сказать из истории о мета-истории. Все, что доступно здесь нашему ведению, выражено в образах Апокалипсиса глл. ХХI-ХХII (вместе с некоторыми ветхозаветными пророчествами). Здесь говорится, прежде всего, о святом городе Иерусалиме, новом, сходящем от Бога с неба» (XXI, 2), который отожествляется с Невестой Агнца (9-10), т. e Церковью. Здесь следует подчеркнуть, что схождение с небес в нем соединяется с чертами, устанавливающими связь его с земным градом «Иерусалимом». Он построен вообще из земных материалов (золота), измеряется человеческой (а вместе и ангельскою) мерой и украшен земными драгоценными камнями; он имеет на 12 вратах 12 ангелов, как и имена 12 колен сынов Израилевых и 12 апостолов. Все эти черты говорят о земном характере этого города, который вместе с тем имеет на себе славу Божию (23). К этому прибавляется еще и то, что «спасенные народы будут ходить в свете его, и цари земные принесут в него славу и честь свою» (24). Тем прямо указывается, что этот небесно-земной прославленный Иерусалим содержит в себе итог всемирной истории, вместе и с веществом тварного мира. Не притязая на истолкование отдельных черт этой картины (например. драгоценных камней, мер и чисел), можно во всяком случае сказать, что мы в ней имеем образ прославленного мира, в котором нет уже места ни для чего нечистого (27). Схождение в мир Небесного Иерусалима совпадает с еще продолжающимся судом и разделением (7-8, 24-27), в котором «побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном, боязливых же и

555