Невеста Черного Медведя

Я опрометью бросилась к воротам и взглянула в открытое окно. Пожилой седоволосый оруженосец и стоявший с ним цыган что-то возбужденно обсуждали. Возле повозки, где без сознания лежал рыцарь, стояла старая цыганка с окровавленной тканью в руке. Я понимала, медлить было нельзя.

Оруженосец, увидев мой взгляд, вдруг быстро подошел к окну:

– Леди, будьте милостивы к умирающему. Ведь на его месте мог быть ваш брат или отец. Возможно, это последние часы моего господина, а ваш охранник, пес знает, куда запропастился! – Он обернулся на раненного и отчаянно хлопнул себя по бокам, – расскажи кому, ведь не поверят, что славный барон Хэдли, истекая кровью, умирал под стенами Божьей обители!

А я в это время уже открывала последний тяжелый засов на воротах монастыря. Настоятельницы все еще не было видно, когда я позволила занести раненого в пределы монастырских стен в ближайшее строение – дом сторожа, напоминающую большую старую будку. А монахини, уже воочию видя кровь и раны, молча принесли колодезную воду и чистую ткань.

У раненного человека был жар, и мне пришлось срочно обтереть его лицо, шею и руки холодной водой, как всегда делала мама при моей болезни.

В первые минуты этот человек показался мне донельзя обычным мужчиной. У него были высокий лоб, прямые стрелы бровей, крепкая челюсть. Жесткая щетина не могла скрыть его широкий подбородок, что, кстати, указывало на сильный характер человека. Но даже тогда я поразилась, насколько внушительными были его грудь и плечи. При таком телосложении его противнику было легче попасть в него стрелой, чем промахнуться. Да и шея раненного в обхвате была больше, чем обе моих руки вместе взятые. Однако именно такое строение объясняло, как воины Средневековья «вращали» мечами весом по 50 килограмм сутки напролет. И все же, как бы не был силен этот рыцарь при жизни, сейчас он был не в состоянии поднять даже собственные веки.

Я знала, что надо срочно очистить его раны, но все же боялась притронуться к ним. Такого жуткого зрелища я и представить себе не могла: на предплечье рыцаря была глубокая рана от меча. Его кожаный жакет-броня тоже был обагрен кровью сверху, а кое-где она хлюпала и под ним. В двух местах виднелись раны от стрел, темные и очень глубокие. Меня особенно беспокоила его рана слева на груди, было очевидно – метили в сердце. Под коркой уже запекшейся крови виднелись крупицы земли, которые следовало как можно скорее вычистить из ран. Господи, и это в теле живого человека!

Смотря на такие раны, я сама ощущала физическую боль. С окаменевшим лицом я начала отмачивать его затвердевшую кровь возле ран, перемешанную с грязью. Как говорится, глаза боятся, а руки делают. Я опасалась, что он придет в себя и почувствует все болезненные манипуляции, поскольку ни капли обезболивающего ему еще не дали. Но нет, в сознание он так и не пришел, повезло.

Я старалась делать все максимально быстро и четко, а за недостатком инструментов вскоре стала промывать и очищать его раны не только тканью, намотанной на палец. Это было одним из страшнейших кошмаров моей жизни. Поскольку с моих локтей уже капала вода, вперемешку с кровью, я попросила других послушниц разрезать ножницами его жакет под рукавом. Мне было некогда возиться с его застежками-ремнями по бокам. Но одна девушка стыдливо выбежала из сторожки, а другая густо покраснела и неистово замотала головой:

– Нет, я не буду его трогать.

На что я, конечно, вспылила:

– Я же не прошу тебя раздевать его, просто освободи эту рану слева, там же сердце! Да кто-нибудь, возьмите ножницы и разрежьте его жилет, у меня руки заняты.

Но тут причитания послушницы прекратились – появилась настоятельница монастыря и несколько пожилых монахинь. В гробовом молчании она смерила меня взглядом, перед которым, наверное, отступили бы даже противники на поле боя. Но тогда я была уверена, что поступаю правильно, поэтому ее мнение меня не волновало. Настоятельница велела монахиням сменить и подогреть воду, подать еще чистой ткани для раненого и начать готовить лечебные отвары из трав. Затем она взяла огромные ножницы, обошла рыцаря с другой стороны и помогла освободить раненного от одежды до пояса.

Оруженосец, отказавшись от помощи женщин, сам перевязал свои раны, которые, по его словам, вовсе не угрожали жизни.

После того, как мы вместе с настоятельницей наложили швы раненному с разных сторон, она крепко взяла меня за руку и отвела в сторону. Женщина строжайшим образом отчитала меня за то, что я открыла ворота вооруженным незнакомцам, чем подвергла опасности беззащитных женщин монастыря. Я слышала в ее неровном голосе не только гнев, но и тревогу за всех нас. Мать-настоятельница была права. И я признала, что с моей стороны это был огромный риск, поскольку я даже не подумала, что все это могло быть подстроено со злым умыслом! Однако и во второй раз я все равно открыла бы двери раненному человеку, подумала я тогда, но промолчала. Наказания за своенравие и непослушание от настоятельницы не последовало, и, к моему удивлению, позже меня всего-то отослали в келью читать молитвы о смирении.