— Да, но он не звонит мне даже, — обиженно дует губы, крепче прижимая к себе медвежонка, которого Кирилл подарил ей в день операции. С тех пор она с ним не расстаётся. Врач сказал, что этот медведь был первым, о ком она спросила, отойдя от наркоза. Даже каким-то макаром умудрилась выторговать его у медсестёр себе в реанимацию. — Он меня что, не любит больше?
— Маш, ну что ты глупости говоришь? Любит, конечно. Просто… он ведь в другой стране, а там наша связь не ловит. Поэтому он тебе не может позвонить, — уверенно вру, но взгляд в сторону всё же отвожу, старательно делая вид, что рассматриваю что-то за окном.
Чёрт, никогда врать не умела. Во всяком случае, Кирилл меня раскусывал на раз.
Хотя, с другой стороны, доля правды в моих словах всё же имеется. Кирилл и правда сейчас вне зоны доступа. Уже почти неделю. И я понятия не имею, как долго ещё продлится весь этот кошмар.
Стас Воронцов, его адвокат, тоже ничего толком не говорит и не объясняете. Ограничивается какими-то абстрактными фразами, что он «работает над делом» и «пока ничего конкретного сказать нельзя».
Да и следователь почему-то перестал меня к себе вызывать. Не скажу, что этот факт меня сильно огорчает, но с другой стороны я переживаю, вдруг это означает, что они окончательно перевели Кирилла из разряда подозреваемых в виновного…
Клянусь, за последние шесть дней я половину нервных клеток растеряла. И я уже не знаю, какие оправдания придумывать для родителей Горского. Пока что у него сильная ангина, поэтому он не может говорить по телефону и навещать его тоже нельзя.
Благо, Макс подстраховывает со стороны работы. Но боюсь, что долго мы на этой отмазке не проездим, Анна Михайловна и так уже начинает нервничать, что болезнь Кирилла уж слишком затянулась…
Радует только то, что Богдана больше не слышно и не видно. Выслушивать ещё и его двусмысленные намёки и подозрения у меня просто не хватило бы сил.
Единственно, что хоть как-то помогает отвлечься от тяжёлых мыслей — это заботы о Маше. Хотя, и здесь всё не так гладко как хотелось бы, потому как пока что никаких изменений после операции не наблюдается.
И об этом я тоже стараюсь не думать…
— Так, ладно, хватит мне зубы заговаривать, — выдыхаю, вырывая себя из тяжёлых мыслей. — Давай-ка рот открывай и ешь.
Подхватываю с прикроватной тумбочки тарелку с ужином и направляю вилку к Машиному рту.
— Я не могу больше. Меня сейчас вырвет уже. Ненавижу рыбу!
— Зато рыба тебя любит. Ничего не хочу слышать, Маша. Рот открыла и ешь. Твой лечащий врач жалуется, что у тебя недобор в весе три килограмма. Так что жуй и не возмущайся.
— Какой толк, если я это прожую и меня потом вырвет? Всё равно будет тот же недобор.
— А ты сделай так, чтобы не вырвало. Давай, Маш, прекращай капризничать. Тут всего пара ложек осталось. Ты как на ноги вставать собралась, если у тебя элементарно сил на это не будет?! К тому же в рыбе много кальция. Так что меня вообще не волнует нравится она тебе или нет. Хочешь ходить — жуй.
Смерив меня хмурым взглядом, Машка всё-таки открывает рот и с прискорбным выражением лица проглатывает оставшиеся пару ложек ужина. На последней её действительно скрючивает от рвотного позыва, но она героически его перебарывает и проглатывает ненавистную рыбу.
— Дай скорее компот, а то я в себе это не удержу, — выдавливает, протягивая руки к стакану.
— Молодец, вот теперь я тобой горжусь, — удовлетворённо киваю, давая сестре запить.
Встаю со стула, споласкиваю тарелки в раковине и откладываю их на столик.
— Лиз, иди уже домой. Время девятый час. Ты так на автобус последний опоздаешь, — слышу за спиной сонный голос Машки.
— Ничего страшного. Посижу с тобой, пока не уснёшь. Потом на такси если что уеду.
— Зачем? Не выдумывай даже. Я и так уже усну через пять минут. Тем более на тебя уже медсёстры ругаются, что ты сидишь дольше положенных часов посещения. Езжай, давай. Отдохни сама и выспись. Ты в последнее время какая-то дёрганая стала. Я из-за этого переживаю.
— А ты не переживай, тебе это сейчас вообще ни к чему.
— Ну вот ты езжай домой, и я тогда не буду переживать.
Вот ведь мелочь хитрая.
Выдохнув, подхватываю со спинки стула жакет и сумку и целую сестру в лоб.
— Я завтра утром к тебе приеду.
— Я даже не сомневалась, — уголки её губ едва подрагивают в улыбке. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Машка-мышка, — выхожу из палаты и тихонько прикрываю за собой дверь.
Домой добираюсь за полтора часа. Благо, в это время уже нет вечерних пробок.
На самом деле, уходить не хотелось не только из-за сестры. Если уж быть до конца честной.
Я банально не хотела ехать домой. Находиться тут без Кирилла невыносимо.
Даже, когда я жила в коммуналке одиночество так на меня не давило. Наверно, потому что там любая деталь мне о нём не напоминала. А здесь каждый миллиметр им пропитан.
Но я туда всё равно не возвращаюсь. Даже пока Кирилла нет. Хотя, возможно, так было бы легче. В конце концов там Ева, с которой можно поговорить и отвлечься.
Но я не могу. Почему-то внутри засело стойкое ощущение, что моё место здесь.