Невеста для полковника (СИ)

Неужели мне все это померещилось? Да нет, не может быть, я слишком хорошо помню каждое мгновение. Вдруг осознание того, что подтверждение может вполне находиться у меня, прошило насквозь. Я с опаской сунул руку в карман, вытащил его содержимое и уставился на свернутый кусок ткани. Торопливо развернул и внимательно осмотрел грубоватую на первый взгляд картинку нитками по краям рубашки. Какие-то знаки, то ли руны, то ли иероглифы, хрен поймешь, я в этом совершенно не разбирался. Она сказала, что это защита. Память зашелестела, как будто включая ассоциативный блок, и наконец я вспомнил выражение, вычитанное мною в какой-то литературе — обережная вышивка. Да, точно. Что-то подобное делали с целью защиты от злых духов в стародавние времена. Все-таки психосоматика великая вещь. Я уже почти убедил себя в том, что Сати была моей фантазией.

Ухмыльнулся, качнул головой, поднялся и пошел прочь с поляны. Если гора не идет к Магомету, то Магомет придет к горе. Я найду тебя моя разноглазка. А если тебе пока хочется поиграть в прятки, так тому и быть.

Как и обещала Сати, к полудню я добрался до небольшого аула, домов на двадцать не больше. На дороге носились дети, от пяти до десяти лет, играя во что-то похожее на лапту, только вместо бит были разного размера не очень гладко выструганные досточки, а вместо мяча набитый чем-то, скорее всего песком, старый вязаный носок. Остановив одного из мальчишек, кстати, совершенно не испугавшегося чужака в военной форме, произнес имя Абдулы. К сожалению, языком я не владел и ничего сказать больше не мог, но ребенок меня понял и махнул в сторону богатого по местным меркам дома, обнесенного невысоким деревянным забором. Выбеленное известью, двухэтажное здание имело небольшой балкончик и коричневую черепичную крышу. Лужайка дома была засажена чайными розами всевозможных оттенков, а на веранде сидел мужчина лет пятидесяти и что-то вырезал из дерева. Кажется, детскую свистульку.

— Абдула! — окликнул я мужчину.

Тот отвлекся, оценивающе посмотрел, медленно поднялся и подошел к забору.

— Чего? — не слишком вежливо спросил он.

Я развернул рубашку, показал мужчине и спокойно сказал:

— Тебе просили передать.

Кто бы сказал, что у мужика могут так загореться глаза при виде новой одежды, ни за что бы не поверил. А у этого аж руки затряслись и потянулись к неказистой, на мой взгляд, рубашке непонятного фасона. Я ж, однако, не торопился расставаться с вещью, ловко сунув ее за пазуху.

— Дай! — воскликнул Абдула.

— Сначала деньги, потом стулья, — многозначительно сказал я, но по всей видимости не в тему, потому как меня просто не поняли.

Абдула всплеснул руками, показывая тем самым, что он думает о таких умниках.

— Короче, ответишь на мои вопросы, получишь то, что я принес. Все понятно?

Мужчина выругался, но калитку открыл. Махнув рукой, зовя следовать за ним, он пошел к дому.

— Зухра! Зухра, чаю сделай!

Мы сели на лавочку на веранде. Небольшая табуретка, застеленная клеенкой, служила столиком, на котором стояла консервная банка с окурками. Усевшись, мужчина вытащил из кармана брюк коробку данхилл, так резко контрастирующую с импровизированной пепельницей, и протянул мне. Отказываться я не стал. Пока мы закуривали, на веранду вышла та самая Зухра, очевидно жена. Пестрое платье и темный платок, завязанный на затылке. Сразу бросилась разница в комплекции супругов. Она откровенно большая дородная женщина и сухопарый Абдула, больше смахивающий на престарелого подростка.

Две стеклянных чашки с позолоченными ободками и крепким чаем были водружены на табуретку. Туда же, занимая все оставшееся пространство, приземлилась небольшая тарелка с жареными пирожками.

— Залина наконец заснула, не шумите, — пробурчала Зухра и снова скрылась в доме.

— Что ты хочешь? — наконец спросил Абдула, разговаривая на русском языке с едва заметным акцентом.

— Что ты можешь сказать о человеке, сделавшем это? — я решил не юлить.

Абдула неудачно затянулся и закашлялся.

— Ничего, клянусь ничего! — испуганно просипел он.

— Ни кипишуй Абдула, — постарался я его успокоить. — Бог свидетель, все что скажешь, останется между нами. Я не причиню вреда ни тебе, ни твой семье.

По всей видимости, я сказал правильные слова. Он одним махом выпил чай и сказал:

— Русские нам зла не делают, я не тебя боюсь.

— А кого?

Он замолчал, зачем-то глянул на улицу.

— Если б не Залина, я бы никогда и не просил, — извинительный тон не особо вязался с немного высокомерным Абдулой.

— Какая Залина? — спросил я.

— Дочка младшая.

— Что с ней?

— Двоих потеряла, даже не родив, и сама чуть не померев. Врач сказала, что нельзя ей, не выживет больше. А господь третьего послал. Зухра плачет, младшенькая, любимая. Боится. Плохо ей. Есть не может, все выходит обратно.

— Почему в больницу не едете?

— Магомет не разрешает, муж. Говорит, лучше пусть на родной земле помрет, чем райцентре.

— Однако, сколько патриотизма, — заметил я.

— Как стало ей плохо, к нам привез, а сам уехал. Пригрозил, чтоб Залина за порог не ходила. А ей все хуже.

Абдула вдруг поднял руку, быстро вытер правый глаз и продолжил: