Невеста императора

Увы, я вынужден был сделать прыжок во времени. Если судьба позволит, я вернусь потом назад и расскажу о пропущенных годах так же подробно, как о всех предыдущих. Я перепишу старательно рассказ Галлы Пласидии о ее браке с генералом Констанциусом в 417 году, о рождении их детей, о переезде в Равенну. «Исповедание веры» пелагианцев, которое Целестий представил на суд Папы Зосимуса в том же году, одно займет целый свиток. И этот краткий миг нашего торжества, когда Папа объявил, что снимает обвинение в ереси с Пелагия, Целестия, епископа Юлиана и всех их сторонников. И как интриги и вопли наших врагов заставили его уже в следующем году отступить и перейти в ряды гонителей.

Но сегодня мне надо спешить.

Сын книготорговца прибежал на урок испуганный и растерянный. Отца арестовали у него на глазах. Куриози перерыли всю лавку в поисках запрещенных сочинений, забрали расписки, по которым легко можно найти постоянных покупателей (включая меня). Арестами и обысками, видимо, хотят очистить город к приезду императрицы Евдокии. Очистить от последних людей с искрой настоящей веры в душе.

Мальчишка так дрожал, что я предложил ему не возвращаться домой, пожить несколько дней здесь, в поместье. Уверил его, что тут ему ничто не грозит. Но сам немедленно кинулся к своим сокровищам. Большую часть обработанных текстов Бласт уже увез из дома и спрятал в надежном месте. Теперь попробую просто сложить вместе два законченных отрывка: мой рассказ о бегстве епископа Юлиана из Италии и рассказ Непоциана о расплате за любовь.

Как сильна наша страсть к бесконечным словоизлияниям! Почему все мышцы нашего тела — рук, ног, спины, брюшины — рано или поздно натыкаются на стену усталости, — но только не мышцы языка? Мы заполняем воздух словами, и они разлетаются, как тополиный пух, как кленовые крылышки. Но прорастет ли хоть одно в чужой душе? Редкая удача.

И вот однажды мы встречаем человека, чья речь не распыляется ветерком досужей болтовни, не улетучивается, не истаивает под солнцем. Каждое слово падает весомо, как кокосовый орех, и ты почти чувствуешь на языке его молочный, освежающий вкус.

Именно так говорил епископ Юлиан Экланумский. Даже если он просто спрашивал, что Бласт сготовил сегодня на ужин, тон и строй его фразы таили порой незаметное изящество, так что мне хотелось тут же схватить стилос и записать ее.

Но именно этого я не мог себе позволить. В дни нашего добровольного заточения на мельнице нам приходилось беречь каждый клочок папируса, каждую восковую или свинцовую табличку. В дневное время мы старались не выходить из дома, и наши запасы письменных материалов быстро таяли. Епископ Юлиан тогда заканчивал третью часть своих возражений Августину из Гиппона. Потом они были изданы под названием «Письма к Турбантию» и ясно показали всем, что Августин в своей борьбе против Пелагия скатился обратно в болото манихейства, где он уютно барахтался в юности, до своего приезда в Италию. К вечеру у епископа уставали глаза, и тогда наступала моя очередь: я слушал его рассказы о Пелагии и быстро покрывал скорописью табличку за табличкой, стараясь экономить каждую пядь восковой поверхности.

Мельник, приютивший нас, иногда ездил в Остию за покупками и привозил нам несколько листов папируса. Но мы боялись просить его купить целый свиток — это могло вызвать подозрения. Он был горячим пелагианцем и не выдал бы нас даже под пыткой. Однако, если бы его схватили, нам пришлось бы покинуть это убежище. А где найти другое? Ведь мы не знали, сколько времени нам еще придется ждать корабля из Киликии.

Весь план бегства был разработан ювелиром Манием. Это он списался со своим другом — богатым ювелиром из Тарсуса, который тоже слушал проповеди Пелагия в Палестине. Он сообщил ему, что после избрания нового Папы Бонифация над каждым пелагианцем в Италии нависла смертельная опасность. Это он переслал мне письмо киликийца с сообщением о том, что в Остию отправлен корабль, которому поручено тайно увезти епископа Юлиана.

С этим письмом и присланными деньгами я явился в убежище на мельнице. Все, что нам оставалось теперь, — это ждать прибытия корабля. Под журчание воды и скрип жерновов мы коротали время, размышляя на все лады о вечной загадке: почему Господь не сотворил человеческий ум способным легко и быстро понимать волю своего Создателя?