Невеста императора

Воспитанный при дворе в Константинополе, Гонорий, конечно, должен был усвоить тамошний взгляд на императорскую власть. Воплощение Бога на земле — вот к какой роли он себя готовил. Если бы римская толпа распростерлась на мостовой и затихла при его приближении — тогда, наверное, он посчитал бы, что его встречают достойно. Но эта разнузданность, эти панибратские крики, эта веселая давка… А советники и придворные объясняют ему, что по традиции император должен разбрасывать деньги, должен выслушивать речи и поэмы, должен сам произнести речь перед сенатом…

Император — должен?!

Кто смеет говорить владыке, что он что-то «должен»?

Какая-то языческая традиция? Да в Риме не было триумфов вот уже сто лет — о какой традиции вы смеете говорить?

И посреди торжественного заседания в сенате император вдруг встал и вышел. И отправился прямо на богослужение в церковь Святого Иоанна на Латинском холме. А оттуда — в базилику Либерия на Эскулане. А потом пересек Тибр и посетил вечернюю службу в церкви Св. Петра.

И наутро отбыл из Рима и вернулся в свою резиденцию в неприступной Равенне.

Для христианской партии Рима это прозвучало как звук боевой трубы. «A-а, вы надеялись увидеть на троне нового Юлиана Отступника?! Не бывать тому!»

Торжественные молебны о здоровье и процветании императора служили во всех церквах. Но, как это всегда бывает, вслед за волной радости и благодарности начала подниматься волна мстительной злобы. Людишки, не прочитавшие за свою жизнь ни одной евангельской строчки, спешили примкнуть к тем, кто в данный момент казался им победителем.

В суды потоком пошли доносы. Достаточно было заявить, что такой-то хулил имя Христа, или принадлежал к запрещенной секте, или участвовал в недозволенных языческих обрядах, как человека хватали и присуждали к пыткам, изгнанию, конфискации имущества, казни. Сколько негодяев, надевших благочестивую маску, сумели потешить тогда свою злобу!

Однажды поздно вечером служка пришел доложить, что в нашей церкви укрылся какой-то человек и просит о свидании со мной. Я поспешил к боковой двери, открывавшейся прямо в узкое пространство за алтарем. Когда человек откинул капюшон, в слабом свете лампад я смог разглядеть его лицо и узнал поэта Клавдиана.

Мы редко встречались в последние годы.

Когда-то нас ненадолго свела любовь к поэзии. Но он изо всех сил рвался наверх, к почестям, должностям и славе, я же тогда бежал от них вниз, в простоту и бесхитростность христианской жизни. Как два путешественника на горной дороге, мы задержались, чтобы дать нашим повозкам разминуться и немного порасспросить друг друга о дождях и ветрах, ожидающих каждого впереди.

Казалось, он достиг всего, о чем мечтал когда-то, сходя с египетского корабля на римский причал десять лет тому назад. Его поэмы и панегирики императору и полководцу Стилихону читали публично при дворе, он получил пост трибуна, его бронзовая статуя была установлена на форуме Траяна.

И что же?

Поворот злой судьбы — и он сброшен на край гибели, вынужден скрываться, бежать, искать защиты.

— Паулинус, — сказал он хриплым голосом. — Паулинус, они хватают всех подряд! Как это могло случиться? Знатность, богатство, высокое родство — ничто не спасает! Не нужно судебного разбирательства, не нужно выслушивать адвокатов и свидетелей. В епископском суде достаточно признания, вырванного пыткой, — и человек осужден… Таково ваше христианское милосердие.

— Христианство, — отвечал я ему, — взывает непрестанно к милосердию именно потому, что знает, как мало его в человеческой душе. Лишь одна отерла лицо Христа на крестном пути — остальные смеялись.

— Спаси меня, Паулинус! Укрой на несколько дней. Потом я смогу достать коня или мула и ускользну из этого проклятого города. Я доберусь, я брошусь к ногам Стилихона. Расскажу ему, что здесь творится. Не может мой покровитель оставить меня беззащитным на растерзание врагам.

— Но с чего ты взял, что он ничего не знает? Неужели ты думаешь, что кровожадные разбойники, прикрывшиеся сегодня именем Христа, решились бы бесчинствовать, не заручившись молчаливой поддержкой двора и армии?

— Девять лет!.. Девять лет я прославлял его деяния, его походы… Тысячи стихов… И каких!.. Благодаря мне имя Стилихона останется в веках… Нет, я не верю, что возможна такая неблагодарность…

— Да уверен ли ты, что ему были по сердцу твои восхваления? Один из твоих поклонников — сын Симмаха Меммий — приносил мне твои поэмы, читал их вслух. Признаю, в них есть поэтический блеск, отличная техника… Но содержание! Например эта, о войне с визиготами…

— Ах, Паулинус, ты не понимаешь приемов панегирика… Конечно, любой владыка и любой полководец совершают ошибки… Скрыть их невозможно, люди знают о них и злословят. Задача придворного поэта истолковать эти ошибки как мудрую дальновидность, как блистательный ход в военной или политической игре…