Невеста из Холмов

– Он вернулся, – облегченно улыбнулась Эшлин и снова села на песок напротив старейшины, поджав под юбку ноги.

– Вернулся. И я решил сам узнать, что произошло с тобой, чтобы толпа взволнованных соплеменников не выскочила из холма навстречу людям. Это могло закончиться очень дурно. Я решил найти тебя раньше, чем ты столкнешься с людьми. Но не нашел. Зато свершилось непоправимое.

– Я сама его свершила… только не сейчас, а год назад у нас и почему-то четыреста лет назад здесь.

Старейшина вздохнул:

– Непоправимого меньше, чем думают оказавшиеся в одиночестве. Эшлин, у тебя есть лента? Никогда в жизни еще не мечтал о том, чтобы быть лысым, как камень.

Он снова тряхнул головой, избавляясь от скрывающих лицо спутанных прядей. Так ли ему надоели волосы или просто пытается чего-то не сказать?

Сейчас, когда оглушение, настигшее ее в гробнице Лермонта, отошло, Эшлин снова ощутила растущую тревогу. О Брендоне говорили, что его отправят к целителям, потому что посчитали пострадавшим от ее чар. На самом деле, если бы он и подвергся им, то выглядел бы совсем по-другому. Но люди не знали, что Эшлин совсем не умеет туманить разум и подчинять себе. Это редкий дар, недоступный в полной мере тому, кто не достиг могущества старейшины.

Как бы то ни было, Брендону не грозит опасность – эта мысль успокаивала Эшлин. Он среди огромного сада лекарственных трав, слушает целебные песни, пьет отвары и настои, вдыхает цветочные масла и находится как можно дальше от обещавшего убить его Горта. Даже если целительство у людей отличается от того, как излечивают раны души и тела ши, оно созидает, а не разрушает.

Ленту пришлось оторвать от платья, чтобы связать волосы старейшины в хвост. С зеленым бантом он смотрелся теперь немного живее. Будто отправился на торжество, но по дороге попал в колесо повозки и пару раз прокрутился.

– Спасибо. Эта завеса сбивала с мысли. Сказал слово – и снова, как бычок, отфыркивайся. Горт, похоже, оставил себе знак. Если кто-то появлялся из ферна, то ему это становилось известно. Он не смог или просто не успел прибыть, когда вышла ты, но сразу увидел меня. И это не было желанной встречей после долгой разлуки. Горт начал разговор с удара. И ему повезло оказаться сильнее. Одного не могу понять, Эшлин, – как ему удалось сломать ход времени между мирами. Закрыть переход с этой стороны на сотни лет, разнеся два мира во времени. Для подобного нужны силы души, Кристалла, которые будут питать портал постоянно. А он совсем не похож на того, в ком осталось пять капель магии на донышке.

– Зато я похожа, старейшина, – хрипло прошептала Эшлин, – мой брат сказал тебе, зачем я отправилась сюда?

– Нет. Попробовал. В его устах это звучало как адская глупость, но я думал, что времени на расспросы, когда я найду тебя, будет больше. Но при чем здесь твой Кристалл, ведь ты сама наложила на себя гейс и он остался дома в обсидиане?

– Я сама отдала его.

– Горту?! – старейшина удивленно покачнулся на цепи и поморщился: – Даже в короне фоморского короля твоему Кристаллу было бы лучше!

– Нет, человеку, друиду. Которого здесь убили. И теперь я, кажется, понимаю, кто…

– Ты удивляешь меня все больше, дочь Каллена. И где же сейчас твой Кристалл? И где мой, раз уж ты его видела?

– Твой остался… – она осеклась, осознавая, как это звучит, но смущаться было поздно, – под кроватью магистра Бирна, в обсидиановой шкатулке. А мой где-то между мирами. Я вспомнила, старейшина, что слышала свою песню, когда шла по дороге ольхи. Но ведь я молчала тогда. Эта песня живет сама по себе, где-то там, на воротах ферна. Как и большая часть моей души.

– Мало того что мы оба бездушные, – усмехнулся Гьетал, – так моя душа еще и пребывает во тьме и пыли в компании человеческих сапог. А твоя болтается между мирами, как…

Он не договорил и покачал головой. На любое его движение цепи отзывались шорохом и позвякиванием, но Эшлин почти привыкла. В тишине грота мельчайший звук, отражаясь от каменного свода, становился гулким.

– Даже так лучше, чем у Горта. А сейчас… у меня осталось немного сил, не могу смотреть на твои раны. Пусть целителем я не была, но лунный мох облегчает боль и заживляет тело. А раз так уж вышло, что часть его за меня зацепилась…

Гьетал кивнул:

– Попробуй. Здесь, даже если ты меня убьешь, никто не увидит. Просто тебе станет одиноко и скучно.

Эшлин отцепила от платья потускневший серебристый комочек мха, подхваченный в гробнице, положила его перед собой так, чтобы он оказался в свете лампы, и запела. Песня здесь звучала громко, даже если едва открывать рот. Мох из зеленоватого становился все белее, потянулись вверх стебельки с крохотными колокольчиками на верхушках, а потом он засветился тем неясным холодным светом, что подарил мху название.

Радость длилась недолго. Эшлин чувствовала, как от напряжения кружится голова, но легко возникшие ростки все равно склонялись и так же стремительно увядали. Чем отчаяннее неслась к каменному потолку песня, возвращающая жизнь, тем быстрее увядал мох, пока вовсе не рассыпался в пыль весь, смешиваясь с песком.