Невеста капитана Тича

Анна лежала без сознания и не видела, как израненный и опустевший «Скарборо» отчаянно отбивался от пирата, огрызаясь и наскакивая на него, словно полупарализованный пес на дикого кабана. Тич, имея преимущество в маневре, продолжал кружить вокруг него, громя своими орудиями разрушенный бульварк41 фрегата, за которым уже начали появляться язычки пламени. Раз или два невидящие глаза Анны бессильно раскрывались в багровый мрак и грохот, но только затем, чтобы закрыться снова. Доски палубы под пей тряслись и подскакивали, как ветки дерева, раскачиваемого ветром, но она продолжала лежать в беспамятстве, и горящие пороховые искры от ревущих и изрыгающих пламя пушек огненными светлячками тлели в ее волосах и прожигали мелкие черные точки в белом шелке ее беспорядочно смятой рубахи.

Старший канонир пиратского судна, огромный мулат по имени Фрейтас, был первым, кто заметил ее. Он поставил перед выбивающейся из сил орудийной прислугой, — мокрой от пота, черной от копоти и обшарпанной, как дохлые вороны, — сверхчеловеческую задачу: перетащить тысячедвухсотфунтовую каронаду42 на крышку кормового люка, чтобы воспользоваться лучшим обзором и более выгодной позицией, которую обеспечивала палуба в этом месте. Тут он и увидел неподвижно распростертое тело Анны. В лучшие времена тело девушки, мертвое или живое, едва ли означало бы для Фрейтаса нечто большее, чем предмет любопытства, но теперь, в лихорадочном безумии битвы, овладевшем им, оно превратилось в помеху, которую следовало устранить.

— Уберите ее прочь с дороги! — заорал он. Не более чем через час дневной свет померкнет: небо уже начинало кровоточить пурпурным закатом, словно с него постепенно ножом сдирали кожу. — Захи Лонг! — окликнул он. — Эй, Дик Гринзейл! Уберите эту проклятую девчонку! Если она мертва — за борт! Очистить палубу!

Двое матросов, с трудом переводя дыхание, подскочили к неподвижно лежавшей Анне. Гринзейл схватил ее, намереваясь оттащить тело девушки к кормовому клюзу43, но тут же отпустил, почувствовав, как она шевельнулась в его руках. Он принялся открывать крышку люка, потому что обломки, громоздившиеся повсюду, преграждали дорогу на главную палубу.

— Зачем ты тащишь ее вниз? — закричал Захария Лонг прямо в ухо своему товарищу, пытаясь перекричать грохот и рев боя.

— Она жива! — заорал в ответ Гринзейл. — Взвали ее мне на спину!

Он спустился по трапу на несколько ступеней, и Захария взгромоздил безвольно повисшее тело Анны на плечи приятеля. Ему не терпелось вернуться в битву. Как и остальные пираты, Захария и Дик были черны, как негры, от сажи и сгоревшего пороха. Изорванные в клочья рубахи Матросов потемнели от пота. Несмотря на то, что ни один из них не был ранен, кровь покрывала их с ног до головы, высыхая рыжими и коричневыми пятнами, ибо в бою никто не мог уберечься от фонтанов брызжущей крови. Каждый взрыв гранаты, щепки разлетающегося вдребезги палубного настила, падающие сверху обломки рангоута разбрасывали вокруг себя раненых, изувеченных и мертвых, как солому с вил. Даже на корабле-победителе кровь неизменно была повсюду.

Когда оба матроса со своей ношей спустились вниз, над их головами что-то застонало, загрохотало, послышались ругательства и проклятия. Это орудийная прислуга принялась из последних сил передвигать тяжелую каронаду.

Гринзейл двигался со всей осторожностью, на которую был способен. Достигнув последней ступеньки у главного прохода, он остановился, чтобы перевести дух. Здесь, внизу, царил беспросветный мрак, поскольку все светильники были погашены перед боем из опасения возникновения пожара. Захария подул на тлеющий кончик фитиля, который дымился у него за ухом, и с его помощью зажег фонарь, раскачивавшийся на скобе в переборке. Корабль все еще продолжал сотрясаться от орудийных залпов.

— Сюда! — сказал Лонг своему партнеру и смолк в недоумении. — Эх ты, безголовый мужлан! Да ведь ты спустился не в тот трюм!

— Почему не в тот? — сердито нахмурился Гринзейл, щурясь в мерцающем свете фонаря.

— Потому что здесь тупик, дубовая башка! Через провизионный отсек нет выхода на палубу. Поворачивай обратно!

Они находились на средней палубе, которая у обычных торговых судов класса и тоннажа «Мщения» служила бы для размещения офицерских кают, и которая поэтому была изолирована от матросского кубрика на баке. Узкий трап вел отсюда дальше вниз, к кладовым, где капитан и его офицеры обычно хранили провизию, вино, запасы рома для команды, а также такие предметы экстренной необходимости, как ручное огнестрельное оружие и картузы с синеватым мушкетным порохом. Во все дозволяющей атмосфере пиратского корабля большинство этого добра было перенесено в средний трюм, где любой из команды имел к нему свободный доступ, и помещения здесь почти не использовались, разве что корабельным коком.

— Не могу открыть люк, — мрачно констатировал Гринзейл после нескольких бесплодных попыток. — Они взгромоздили на него пушку!

— Так неси ее в каюту Черной Бороды, дурень!