Вытягиваясь в струнку, она все же двигалась, осторожно, чуть заметно, стараясь насадиться на его член, чуть надавить на него мокрой дырочкой, чтобы он с небольшим усилием скользнул вовнутрь ее жаждущего лона. Чтобы стало горячо и сладко, чтобы тело наполнилось — да, она желала чувства наполненности, которое дарила ей любовь с Королем, — и чтобы она точно могла ощутить, что принадлежит ему. Вот что Анна скрывала за кажущейся холодностью, за спокойствием лба, за неподвижностью губ. Принадлежать ему для нее сладко; от этого истома овладевает ею, и она уже не может притворяться, чувствуя, как головка члена толкается между припухших губ, в чувствительную после грубых ласк дырочку. Она хочет его; она обмирает от мысли, что он может передумать и уйти — глупое дитя! Разве это вообще возможно?!
— Я хочу, — интимно произнес Влад, прижавшись к девушке и направляя свой член меж ее покорно разведенных ног, наслаждаясь ее живой, настоящей податливостью, — чтобы ты хотела меня. Хочу, чтобы тебе было со мной хорошо. Я хочу знать это, знать наверняка. Чувствовать в твоем теле, в твоих движениях. Я хочу, чтоб ты была такая, как тогда, когда напилась магии. Я солгал; мне не все равно. Я хотел тогда, чтоб это была ты. Не магия — ты. Чтобы ты любила меня.
От его проникновения внутрь себя девушка вскрикнула, подалась назад, когда Влад обхватил ее за бедра и потянул на себя, проникая в горячую влажную узкую плоть.
— Веришь мне теперь?
Точки его напряженного члена в ее теле были сильнее ласк его пальцев. Казалось, что мужчина долго сдерживал свою страсть и теперь просто не может больше терпеть.
— Веришь?
Девушка не могла ответить.
Упираясь ладонями в горячую стену, она толкалась неистово и жарко, двигалась навстречу толчкам Влада, и уже не скрывала своей жадности и возбуждения.
— Веришь?!
Он ухватил ее за бедра жестко, до боли, вжал в стену, навалившись всем телом, и толкнулся так неистово, так жестко и сильно, что она закричала, извиваясь в его руках.
— Скажи, что ты веришь мне! Скажи, негодяйка! Сколько можно мучить меня?! Сколько!?
Девушка извивалась и корчилась под его напором, отчаянно цепляясь за стены, за его руки, жестко стискивающие ее бедра, и Влад, словно обезумев, сорвавшись в поглощающую его страсть, двигался все сильнее, все быстрее и резче, до тех пор, пока она не выдохнула грубым рычащим голосом и не забилась, отмечая стоном каждое его проникновение. Словно ликуя и считая каждый миг оргазма, сжигающего всякую неловкую стыдливость.
— Ты веришь мне?
Он держал ее на весу, прижав к теплой стене, ее ножки — ослабевшие, безвольно висящие, — едва касались пола, а его член все еще двигался в ее пылающем лоне, хотя она чувствовала — все, Король тоже кончил. Его плоть ослабевает, и последние движения — это лишь попытка продлить волшебное ощущение, подольше оставаться слитым с нею воедино.
Но он, сжимая ее, зарываясь лицом в ее волосы, задыхаясь после дикой гонки, все продолжал твердить, как заклинание:
— Ты веришь мне? Веришь?
— Да, — еле ворочая языком, ответила она. Закинув руку за спину, она коснулась плеча Влада, его шеи, волос, зарывшись пальцами в черные пряди, и он дрогнул от ее слабой ласки.
Простила…
Глава 16. Король и Двуглавый
Если бы Лукреция не была так одержима Королем, она бы заметила, что он влюблен. Она бы заметила, что его взгляд, его улыбки, все его существо обращено к одной только женщине — к Королеве, — все его слова и тайные знаки были предназначались только ей.
К Королю направлялся посол от Коршунов; в любой другой день это заставило б Короля озаботиться, тень тревоги легла бы на его чело, но только не сейчас. От советника, принесшего эту весь, Король просто отмахнулся, и лично подобрал шлейф Королевы, помогая ей взойти на трон.
Лукреция же Королевы не видела.
Она видела только Короля — довольного, счастливого, улыбающегося, отпускающего шутки. В это утро он показался ей прекраснее, чем обычно; ее сердце корчилось и ныло, сгорая в бушующем пламени страсти, которое разгорелось сильнее прежнего. В воображении своем Лукреция уже избавилась от основной соперницы — Бьянки, — а Королеву она просто не брала в расчет. И вот, уже почти считая Короля своим, она не могла подойти к нему, не могла коснуться его, не смела заговорить. Еще больше разогревал ее страдания тот факт, что Король совершенно не обращал на нее внимания. Не смотрел в ее сторону, даже не пытался отыскать глазами в толпе придворных. Он словно позабыл о ее существовании; так уже бывало — после особо бурных ночей с Бьянкой, но сейчас Лукреция, рассматривая зал, не находила светлой фигуры сестры. Она оглядывалась в сотый раз и вздыхала с некоторым облегчением, каждый раз говоря себе, что отныне Белая из Рода Воронов ей больше не соперница. Но взгляд ее возвращался к Королю, и приходила тупая боль, нудное беспокойство. Лукреция хотела растолкать всех, броситься к трону, к ногам Короля и замереть, обнимая его колени, просто прижаться и наслаждаться тем, что прикасается к нему…