Невеста Моцарта

— Чем же ему было так дорого твоё письмо? Ведь, насколько я поняла, все эти номера у него уже были, — как обычно попала Женька своим вопросом не в бровь, а в глаз.

— Уж точно не моими детскими каракулями, — потянулся я к меню на тумбочке. Заскрипел зубами от боли, но вида не показал. Положил папку на колени. Открыл. — Мама была далеко не глупа. Она не просто спрятала в музее то, что он просил, и записала номера. Она записала их в зашифрованном виде.

— А в этих каракулях был шифр? — округлила глаза Женька.

— Иначе номера достались бы не только отцу, но и тем, кто их искал.

— Но у него остались те же неправильные цифры, — добавил Антон.

— Да, мама молодец! — перевернул я лист. — Горжусь своей старушкой.

— Так вот почему мама Антона принесла не то, что ваш отец просил. Ведь она искала по номеру, что он ей дал! — воскликнула Женька, поразив меня очередной раз, хоть я и выглядел как само чёртово равнодушие. — Она принесла ему какой-то Византийский фоллис, — заглянула она в блокнот.

— Пентануммион, — поправил Антон.

— Но искал то он, наверняка, дайм, аукционная цена которого от тридцати миллионов долларов.

Антон присвистнул. Я скривился.

— Да кто бы сомневался для чего именно была выкрадена и спрятана эта коллекция. Но не знаю, как вам, а мне от разговоров о деньгах всегда хочется есть. Кто что будет, говорите, я закажу, — поставил я на постель гостиничный телефон.

И пока передавал на кухню ресторана пожелания, всё смотрел на Антона. Удивительно, но на том старом снимке, где отец молодой, все видели явное сходство со мной. Но сейчас, высохший из-за болезни, с ввалившимися щеками, отец был больше похож на Антона. Вернее, Антон на него. И русые волосы, что у папаши слегка поседели, но ничуть не поредели, Бринн стриг почти как отец: короткие виски, длинная чёлка. Только тот зачёсывал назад, а этому она падала на глаза. И цвет глаз у обоих более яркий, серый, но ближе к голубому. И точёные скулы, и волевой подбородок. В моих чертах всё вышло как-то грубее, агрессивнее, проще, словно вырублено топором. А над ними словно трудился талантливый скульптор. Ни лишнего миллиметра ни стёсано, ни оставлено. Выверено. Точно. Изящно.

Как только у такого козла вырос такой светлый и чистый мальчишка, как Антон!

И, насколько я понял, Антону Женька часть своей истории уже рассказала, пока я спал.

А пока мы жевали завтрак, они заполняли пробелы и в моих знаниях.

Я ведь понятия не имел ни о том чья это была коллекция, ни о погибшем мальчишке, ни о копиях картин, что Шахманов показывал Женькиной маме, кроме фальшивого Караваджо. Думал, Женькин отец именно его и решил мне всучить за мои услуги, когда он сказал про живопись. Да, я знал, что в музее было семь предметов (раз номеров было семь). Но меня интересовала совсем не их стоимость, и даже не тайны моего отца, хоть и касались меня лично. Всё это были частности, или, как сказала Афина Борисовна, ниточки, что вели так высоко наверх, что шею можно было сломать. Именно те, кто за них держит, и были моей целью. Мне есть что им предложить, у них есть то, что нужно мне. Но, чтобы сделка состоялась, даже просто была озвучена, я должен, как минимум, попасть в тот круг. А это как в какой-нибудь компьютерной игре: пройти по минному полю, уворачиваясь от пуль, и при этом не расплескать в руках воду, которую должен донести. В общем, задача невозможная.

То есть из тех, что нельзя сделать сразу.

А ещё из тех, о которых не говорят, даже самым близким. И особенно — им.

Вот и я не хотел. А точнее — не мог.

И теперь, возможно, стоял у той черты, где придётся выбирать: ведь полуправды моей бандитке будет мало. А правда слишком жестока для неё.

— Ладно, хорошо, с вами, — убрал Антон грязную посуду на сервировочный столик. — Но мне бы с дороги хоть душ принять. Если с тобой всё в порядке, остальное, надеюсь, подождёт. Приеду вечером.

— Я за ним присмотрю, — проводила его Женька до двери.

Не могу сказать, что я рад был его спровадить. Или он мне надоел. Но зря он, зараза, признался в чувствах к Женьке. Душа же теперь болела за него. Хоть я и очень надеялся, что он утешится в Элькиных объятиях. Но сейчас, я и правда рад был остаться со своей девочкой наедине.

И всё остальное подождёт.

Она легла рядом, уткнувшись в моё плечо.

— Не хочу с тобой ссориться, — подняла она лицо.

Это она, конечно, зря. Знала бы ты, моя сладкая, как приятно мириться.

Сейчас научу. Я потянулся к её губам.

— Спасибо, что приехала, — выдохнул я в них, пахнущих кофе и запретными желаниями.

— Спасибо, что не выгнал, — ответила она, потянувшись за моими губами. — Спасибо, что простил. Я такая дура. Я понятия не имела, что ты был на операции. Что ты правда не мог позвонить. Что ты волновался. А я…

— А ты такая вредина, — улыбнулся я, подсаживая её на себя.

— Тебе же нельзя, — вздрогнула она, когда я прижал её к себе. Одним чувствительным местом. К другому.

— Это мне очень даже можно, — потянул я вверх её платье.