Невеста Нила

С барки было видно, как шестеро всадников, и в том числе их предводитель, спешились, привязали коней и срубили своими секирами три пальмы, тогда как пять остальных воинов поскакали к югу. Они хотели объехать болото, переправиться через нильский рукав в более удобном месте и напасть на барку с запада, пока товарищи подплывут к ней на плоту.

На правом, восточном берегу речного рукава, где пешие арабы строили плот, была твердая земля, засеянная хлебными злаками; между полями проходила дорога в Дамьетту, а по противоположному берегу, вблизи которого стояло судно, далеко простиралось болото. Необозримая чаща папируса и других тростниковых растений, превратившаяся от засухи в солому, покрывала здесь просохшую и затверделую болотистую почву. Хозяину барки пришла в голову счастливая мысль воспользоваться поднявшимся поутру сильным ветром и поджечь сухой тростник по ту сторону поперечного канала, который не допустит распространения пожара дальше к северу. Пятерым всадникам, посланным вперед для переправы, приходилось ехать через эти заросли. Ветер должен был погнать огонь им навстречу, и арабам угрожала опасность задохнуться в дыму или утонуть в топком месте, если они вздумают, спасаясь от пламени, спрыгнуть в воду на ненадежный грунт.

Как только зоркий глаз рулевого заметил с вершины мачты, что мусульманские всадники переправились через реку далее к югу, тростник был подожжен с нескольких сторон. Огонь вспыхнул, послышался треск; серовато-белый дым понесся по направлению ветра. Языки пламени, точно гигантские ящерицы желтого и красного цвета, вспыхивали то здесь, то там, взбегали по высоким верхушкам камыша, стлались по земле, жадно охватывая на пути сухую растительность и оставляя за собой беловатый пепел на потрескавшейся от летнего зноя земле. Воздух становился жарким; отдельные облачка дыма доносились до барки и стесняли дыхание.

Большой нильский корабль шел из Дамьетты. Барка беглецов загородила ему узкий фарватер. Капитан судна оказался родственником Сетнау. Узнав, что здесь готовится битва с арабскими разбойниками, он послушался совета земляков, повернул с большим трудом свой корабль и стал на якорь против ближайшего местечка для предупреждения других судов, шедших от устья Нила. Те, что шли с юга, были задержаны разраставшимся пожаром в камышах.

Шестеро воинов на восточном берегу с яростью и ужасом заметили происходившее. Они успели уже связать между собой пальмовые стволы и готовились к нападению на непокорных. Но пассажиры на барке Сетнау также не дремали. Каждый мужчина вооружился; один из корабельных плотников был послан в сопровождении матроса на берег. Им предстояло пробраться сквозь камыши, переплыть реку дальше к северу и перебить лошадей арабов; когда те поплывут на своем плоту, а если по единственной ведущей в Дамьетту дороге будет послан гонец, то покончить и с ним.

Теперь шестеро всадников подвигались к барке, толкая перед собой плот. На нем лежали их колчаны и луки; древесные стволы поддерживали солдат на воде, давая им возможность только слегка касаться ногами болотистой почвы. Все это были настоящие бойцы, неустрашимые сыны пустыни, созданные природой как будто по образцу совершеннейшего творения среди пернатых — царственного орла. Дальнозоркие, с твердыми, но тонкими костями, с сухощавыми подвижными членами, с загорелыми, смело очерченными лицами, они обладали мужеством, задором и хищностью царя птиц.

Каждый араб крепко держался левой рукой за край плота, прикрываясь круглым щитом от града стрел, которые посыпались на осаждающих, едва они успели подвинуться на довольно близкое расстояние к судну. Гневно скрипели их белые зубы, между тем как от орлиного взора не ускользала ни одна мелочь из того, что происходило на палубе неприятельской барки. Арабы не отступили бы назад даже и в том случае, если бы судно защищали не двадцать матросов и плотников, а полсотни египетских воинов.

Сердца мусульман бились отвагой под блестящими панцирями, головы деятельно работали под стальными шлемами, и они с радостью убедились, что стрелы отскакивали от их крепких щитов, не нанося ни малейшего вреда. Эти люди жаждали крови, и смерть не пугала их: при мысли о ней пылкое воображение рисовало перед ними соблазнительных гурий, суливших неземное блаженство тому, кто падет в честном бою.