Невеста Нила

Вконец измученная душевным разладом, Паула наконец задремала, и под утро ей приснился страшный сон, о котором она не могла вспомнить без содрогания даже на другой день. Ей привиделось, будто бледный, как смерть, Орион, в черной траурной одежде, верхом на вороном коне, медленным шагом едет ей навстречу. Девушке хотелось убежать от него, но у нее подкашивались ноги. Он схватил ее, как ребенка, поднял и посадил перед собой на седло. Паула выбивалась из сил, стараясь вырваться, но юноша сжимал ее обеими руками, как в железных тисках. Девушка старалась освободиться, хотя бы это стоило ей жизни, но ее отчаянные усилия не привели ни к чему. Безмолвный, неумолимый всадник все ближе и крепче прижимал ее к себе. Перед ними клокотали бурные волны реки, но Орион будто не замечал этого, направляя коня прямо в воду. Вне себя от страха, Паула молила его повернуть в другую сторону, но он не слушал ее и бесстрастно ехал вперед. Тогда испуг заставил дамаскинку ухватиться руками за шею всадника. Тут мертвенная бледность сошла у него с лица, щеки юноши зарумянились, губы потянулись к ее губам, и в эту минуту смертельного ужаса Паула замерла в неведомом блаженстве. Гибель не пугала ее больше, а между тем она чувствовала, как они все глубже и глубже погружались в воду, как холодные волны подошли к ее груди, однако девушку не тревожило это. Они не обменялись ни единым словом, но вдруг ей захотелось прервать молчание и, как будто так и следовало, Паула спросила его: «Ведь это я любимая тобой женщина?» Тут волны хлынули на нее со всех сторон, водоворот закрутил вороного коня, а вместе с ним ее и Ориона. Загудел свистящий ветер. И плеск волн, и шум водоворота, и вой урагана слились в один громкий, оглушительный ответ: «Ты!» Только Орион молчал, и когда омут потянул в глубину его лошадь, большая волна оттолкнула Паулу от ее возлюбленного. Она опускалась все глубже и глубже, с отчаянием протягивая руки Ориону, и вдруг проснулась. Холодный пот выступил у нее на лбу. Кормилица Перпетуя стояла у изголовья девушки и будила ее.

— Что это значит, дитя мое? — сказала она, покачивая головой. — Ты уже давно сначала в ужасе, потом с нежностью повторяешь во сне имя Ориона.

XX

В чистых комнатах, приготовленных женой Руфинуса для больных гостей, царствовала в полдень мирная тишина. Сквозь плотные темные занавески проникал слабый свет. Добровольные сиделки только что позавтракали. Паула смочила повязку масдакита свежим лекарством, Пуль ухаживала в соседней комнате за Манданой, которая теперь совершенно успокоилась и не обнаруживала никаких признаков безумия.

Дамаскинка все еще находилась под впечатлением прошедшей ночи. Ею овладело такое беспокойство, что она, против обыкновения, не могла долго усидеть на месте и рассеянно слушала Пуль, что заставило скромную девочку удалиться к постели больной, терпеливо ожидая, пока новый кумир позовет ее к себе.

Дочь Фомы имела основательную причину беспокоиться сегодня. Орион должен был привезти ее капитал. Возвращаясь вчера с кладбища, она сказала себе, что не допустит двоюродного брата до объяснений. Теперь же, после разговора с Катериной и тревожного сна, гордая девушка окончательно утвердилась в этом решении. Кормилица поджидала прихода Ориона, с тем чтобы провести его не к Пауле, а к Руфинусу для передачи ему денег. Дамаскинке было известно, что хозяева дома знали ее обстоятельства и решили держаться с Орионом настороже. В два часа дня беспокойство девушки возросло до такой степени, что она не раз выходила из комнаты больных и смотрела из окна прихожей на набережную реки.

Ожидаемый посетитель мог явиться и отсюда, и с другой стороны. Паулу беспокоила не сохранность своего состояния. Ее тревожила мысль: хорошо ли она делает, отталкивая двоюродного брата? Никто не мог дать ей стоящего совета в данном случае, даже Перпетуя. И родная мать, будь она жива, не могла бы выручить ее из этого затруднения. Паула не узнавала себя: прежде она отличалась решительностью, руководствуясь в своих поступках только голосом совести. Ей хотелось обдумать свое положение, но мысли разбегались. Девушке приходил на память то недавний сон, то образ Ориона, стоявшего у могилы отца, то рассказ Катерины об ее разрыве с женихом и о мрачном отчаянии юноши.

Все эти воспоминания туманили ее сознание, мелькая перед мысленным взором, как стая птиц над Нилом, которые летали и кружились в воздухе, часто растягиваясь подвижной сетью перед ее глазами и мешая наблюдать за тем, что происходил на другом берегу.