Невеста оборотня

Что же касается истории с полоской человеческой кожи, то ее таинственное заморское происхождение скрыло бы от дядиного понимания всю ее важность и значение. Если бы вместо этого он столкнулся с чем-нибудь вроде поддельного банковского чека или сфабрикованного счета, то уж этим-то бумагам он устроил бы самую ревностную и тщательнейшую экспертизу. Но Сенегал, паши, гаремы и прекрасная черкешенка - вещи, о которых он мог думать лишь как о восточной сказочной мишуре - свели бы в его глазах мой рассказ лишь к каким-нибудь приключениям Синдбада-морехода или похождениям Али-Бабы и Сорока разбойников из сказок "Тысячи и одной ночи".

Я мог, конечно, откровенно рассказать дяде о чувствах Фелиции и о подлинных мотивах ее поступков. Но я представил себе то выражение возмущения на его лице, с каким он станет выслушивать меня, его демонстративное высокомерное нежелание поверить в то, что какая-то женщина, а менее всего его родственница, способна торговать собой ради получения каких-то выгод. Я представил, как он будет копаться в подробностях, задавать девушке, но не в моем присутствии, тягостные вопросы, и в конце концов уступит ее уму, твердости и ловкости и своему желанию не верить в то, во что ему не хочется верить. Мне нетрудно было представить себе, каким окажется результат такого разговора. После него и дядя, и Фелиция станут считать меня всего лишь ревнивым глупцом и назойливым, вмешивающимся во все дела скандалистом, после чего я буду лишен всякой возможности находиться вблизи от Фелиции и быть ей полезным.

Но, увы, одной возможности, способной разрешить все трудности, возникшие на нашем пути, я не уделил должного внимания. С затянувшимся отсутствием эсквайра Киллиана мне стало казаться, что мои надежды на завещание старого Пита и спрятанные им сокровища, появившиеся у меня на прошлой неделе, безвозвратно погибли. Не вдохнула в меня надежду и записка от эсквайра, которую я нашел у себя и в которой адвокат сообщал мне о своем возвращении и просил меня потерпеть еще некоторое время. Но кое-что более важное привело меня в себя. Это были мои отвага, храбрость и мужество, которые, казалось, каким-то удивительным образом покинули меня в тот вечер, когда волк искалечил мое плечо Они возникли и заполнили мою душу вкупе с яростью и бешенством, когда Де Рецу удалось спастись бегством от моего клинка. Возможно, называя эти чувства отвагой, храбростью и мужеством, я даю им слишком возвышенные имена, ибо они так и не принесли вместе с собой надежды. Это были только преследующие меня по пятам желания бороться и отстаивать свои права до того мгновения, пока силы рока не сокрушат меня.

Я сгорал от стыда и позора при мысли о том, что до сих пор я лишь отступал и тушевался перед стоящими предо мной трудностями. Свою искалеченную правую руку я совершенно не упражнял - не считая нескольких обескураживающих попыток взять в руки перо, а тренировал лишь свою левую руку. Моя неудачная попытка нападения на собаку в саду была смешна и нелепа в своем диком и необузданном бессилии. Я скрежетал зубами от досады, думая, что будь я в состоянии нанести точный удар, Де Рец сегодня был бы уже мертв. Если бы я только мог знать, сколько мерзости было бы уничтожено вместе с ним, верю, горькое чувство глубочайшего огорчения смогло бы погубить меня.

Я сразу же поставил свое воодушевление себе на службу. За ужином я обошелся без помощи моей доброй домоправительницы, для которой стало обыкновением прислуживать мне за столом. Кроме того, я объявил ей, что впредь буду самостоятельно вставать с постели, бриться и одеваться к завтраку, несмотря на то, что, вероятно, моя неловкость и будет задерживать принятие пищи до полудня. Затем, приведя ее в смущение сообщением, что она не должна поднимать тревогу из-за некоторых необычных звуков, которые станут долетать до ее слуха, я взял две свечи и дуэльные пистолеты отца и провел вечер в подвале, упражняясь в стрельбе по мишеням.

Это было медленное занятие, заряжать и перезаряжать оружие одной рукой, зажимая в то же время коленями торчащие стволами вверх пистолеты. Сначала моя стрельба была отвратительной и улучшалась с каждым выстрелом крайне медленно. Но тем не менее моя левая рука постепенно обучалась и нажимать на спусковой крючок, и искусными деликатными движениями прочищать ствол и закладывать в него свежие заряды. Лучшее из того, что я начал ощущать после этого, были вновь вернувшиеся ко мне чувства нормального мужчины, мужчины, способного быть равным среди себе подобных.