Невеста поневоле, или Чужой трофей

Не сводя взора с лица мужчины, искаженного гримасой злости, я едва заметно поклонилась. Формальность. Знак учтивости и уважения, который не говорит ничего о моем истинном отношение к Айзеку Бэнксу.

Я все еще помню сильные руки сжимающие мою шею. Помню невидящий ничего перед собой взор и дурман в глазах...

— Леди подождет! — рычит, впечатывая меня в стену. Ладони канцлера накрывают мои плечи. — Мне нужен ответ, Софи! Немедленно!

Он словно разъяренный бык, который вот-вот растопчет меня, убьет, не задумываясь. А я... Я всего лишь маленькая пташка, которая пять лет назад перешла ему дорогу.

— Вы напуганы, ваша милость? Опасаетесь того, что во дворце всплывет та правда о вас, которую вы так тщательно скрываете? — Я решаю идти до последнего. Рискую. Блефую, надеясь вывести мужчину на чистую воду. Возможно, пожалею об этом, но адреналин в крови заставляет поступать опрометчиво.

Глаза, отливающие синевой, вспыхивают. В них горит огонь, но тепла от него не исходит. Лишь леденящий душу холод, вселяющий в трепещущее сердце первобытный страх.

— Вздумала шантажировать меня, чертовка? — усмехнулся Айзек, касаясь большим пальцем моих губ. Движения плавные, но требовательные. Невольно почувствовала, как дыхание сбилось. Уверена, канцлер это тоже почувствовал. Оттого оскалился. Словно хищник, почувствовавший трепет жертвы, зажатой в его стальных лапах. — Поверь, Софи, в моем рукаве козырь куда крупнее, чем тот, что прячешь ты.

— Вы слишком самоуверенны, ваша милость! — отвечаю мужчине, вздернув подбородок и тем самым избавившись от пальца, хозяйничающего на моих губах.

Святые Девы! Откуда эта смелость? Почему я с вызовом смотрю на канцлера, вместо того, чтобы бежать? Почему собственноручно затягиваю петлю на своей шее? Небейра!

— Именно, Софи! Поэтому могу позволить себе даже это.

— Позволить, что? — спрашиваю я, но, едва успеваю договорить, как слова тонут в лазурном омуте его глаз.

Канцлер накрывает мои губы своими. Я замираю от неожиданности. Превращаюсь в камень от новых ощущений, доселе неизвестных девичьему телу. Касания Айзека, легкие и едва ощутимые, тут же превращаются в настойчивые и требовательные. Он терзает мои губы, не церемонится.

Я жадно вдыхаю носом воздух. Внутри просыпается неведомая сила, которая течет по венам, опаляя изнутри. Ее источник теплится где -то внизу живота. Он все внутренности скручивает в тугой узел...

Айзек прикусывает нижнюю губу, заставляя меня вскрикнуть от боли, смешавшейся с дурманящим разум наслаждением.

— Будешь продолжать совать свой нос туда, куда не следует, — говорит мужчина, отстраняясь от меня, — я позволю себе большее, — добавляет он, вложив в мою ладонь холодный металл, который обжигает кожу.

Невольно всхлипываю, пытаясь осознать произошедшее.

Часом ранее, лишенная воздуха, я была живее, чем сейчас. Мистер Бэнкс высосал из меня душу, опорочил. Он оставил лишь бренное тело, которому я больше не хозяйка...

— Впрочем, о большем ты попросишь меня сама, девочка из дешевого борделя, — припечатывает он и, стуча каблуками по мраморному полу, удаляется прочь, оставив одну, с душой, вывернутой наизнанку.

Его слова словно клеймо, которое въелось в кожу еще пять лет назад. Как бы не силилась я его вывести, все мои попытки были заранее обречены на провал.

Наверное, было бы лучше, если бы Саймон Нельсон опоздал...

Коридор дворца опустел. А я так и стояла у стены, чувствуя, как бабочки щекотавшими своими крыльями, гибнут в муках совести, превращая цветущий сад в кладбище. Внутри меня руины. Осколки несбывшихся надежд и неоправданных ожиданий. Мои пальцы сжимаю лик Девы Справедливости на тонкой металлической цепочке, а в голове звучит рокот, эхом повторяющий одно и тоже, словно заезженная пластинка на старом патефоне тетушки Эстеллы: «Ты нам больше не сестра!».

[13] Энпер — знак отличия гвардейцев в Мионе (прим. автора).

Глава 16

Часть IV Незваная гостья

Одну неделю спустя Софи

В саду было тихо. Лишь шелест изумрудной листвы ласкал слух. Пышные кроны деревьев всех оттенков зеленого нависали над каменной беседкой, словно живой купол.

Небольшой островок, где я могла почувствовать покой и уединение. Восьмигранник, высеченный из мрамора. Холодный даже в ясный солнечный день.

Покатая крыша укрывала от жары и дождя, скамейка, тянущаяся вдоль стен беседки со сквозными окнами, позволяла присесть, собраться с мыслями, коих у меня было слишком много. Порой я удивлялась, как они все умещаются в моей голове.

Чуть поодаль, за душистыми цветочными клумбами, над коротко стриженой травой, высились пять статуй Дев. После поцелуя канцлера я их страшилась. Уже неделю боялась, поднять взор на белесые каменные изваяния, с укором взирающие на грешную служительницу.

Впрочем, больше, чем сам поцелуй, пугало меня то, что пробудил он во мне. Чувства, столь сладкие и невесомые, что думать и вспоминать о них было невмоготу. Острые, пряные, немного колючие. Словно легкая поросль щетины на щеках Айзека Бэнкса.