Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

С.Н. Сергеев-Ценский, В.В. Каменский Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

Два романа о пушкинской драме

Бывает нечто, о чем говорят:
«смотри, вот это новое»;
но это было уже в веках,
бывших прежде нас…
Что было, то и теперь есть,
и что будет, то уже было…

Книга Екклесиаста, или проповедника, гл. 1, 10; гл. 3, 15.

В жизнеописании любого «исторического лица» читателя привлекают в первую очередь страницы таинственные или сенсационные, эпизоды романтические или скандальные, главы, посвященные любви или смерти, но никак не духовным поискам или самоотречению во имя науки. Так уж устроен человек – и никуда от этого не деться. Должно смириться и с тем, что литература потакает читательскому интересу, идет навстречу всегдашнему спросу. Так было до нас – и так наверняка будет и впредь. Было и будет с каждым героем, всяким персонажем российской истории – и, разумеется, с Пушкиным.

Не приходится сомневаться, что отечественная беллетристика ни за что не откажется от излюбленных тем в Пушкиниане, коих несколько, но только одна – центральная, самая популярная. Издавна такой темой для писателей стали перипетии драмы последних лет жизни поэта, его неоднозначно воспринимаемая женитьба, его злосчастная дуэль, его кончина. Всегда будут пребывать в центре внимания биографов главные действующие лица этой драмы: красавица Наталья Николаевна, император, заезжие проходимцы, Бенкендорф, великосветское общество, а также зайцы, непременно перебегающие дорогу суеверному Пушкину почти во всяком произведении. Будут множиться попытки разгадать тайны сей драмы, исследовать ее причины и следствия, грядет вереница очередных «открытий», версий, уточнений и опровержений, жестокосердных приговоров и милостивых амнистий…

Наверное, знаменитый австрийский психоаналитик сумел бы объяснить такую тягу к изучению обстоятельств одной-единственной русской смерти по-своему, в духе собственных витиеватых теорий, но нам доподлинно известно, что здесь фрейдизм бессилен. Мы-то знаем, что влечет нас в печальное прошлое: просто-напросто жившие или живущие в России до сих пор никак не могут смириться с той давней январской кончиной, не понимают и не принимают ее, воспринимают эту смерть как вечно длящуюся и как следствие – стараются оправдать сам факт пушкинской смерти. С такой благой целью усложняется до бесконечности смысл антипушкинской интриги, с каждым шагом все отчетливее демонизируются образы врагов поэта, с каждым годом открываются все новые и новые «адские козни» недругов. Если вдуматься в складывающуюся ситуацию, проанализировать крепнущие исследовательские тенденции, то откроется обстоятельство и любопытное, и двойственное: наши историко-литературные сыщики, зачастую сами того не подозревая, скорее интуитивно, нежели осознанно, с помощью методов сугубо рациональных вознамерились пробиться в области, так сказать, мистические; вектор усилий сыщиков явно ведет к находящемуся вне пределов видимости выводу, что Пушкина погубила некая сверхъестественная сила. Такая интуиция, пусть и добытая позитивистской практикой, есть не что иное, как своеобразная форма проявления людской любви к поэту, форма веры в его могущество: мол, с любыми посюсторонними врагами, любыми здешними кознями Пушкин, несомненно, справился бы и вышел из сражения победителем, и только в схватке с князем мира сего он мог потерпеть поражение. Но указанная интуиция то и дело вступает в конфликт с традиционной обмирщенной методологией поиска, конфликт антагонистический, и плодотворный компромисс между сердцем и разумом здесь едва ли возможен. Посему столь трудно осиливается дорога, столь часты возвраты, виляния и остановки. Нужны новые мировоззренческие подходы к самой проблеме, подходы, рассматривающие драму Пушкина как часть драмы самой России, как явление бытийное, онтологическое. Нужно, образно выражаясь, обращение сыщиков. И тогда – есть надежда – найденный эмпирическим путем вектор движения обретет новое качество, наполнится требуемым религиозно-философским смыслом, что в итоге и позволит русскому расследованию приблизиться к более глубокому и высокому, более верному пониманию тайны пушкинского ухода.

Поведав вкратце об обнадеживающей тенденции, проявившейся с некоторых пор в отечественном пушкиноведении, стоит рассказать и о той почве, на которой пустила ростки данная тенденция. Обратимся к историографии животрепещущего вопроса.