— Я тоже так думаю! — поддержал его Альфонсо. — Когда он понял, что мистер Эверетт отдает предпочтение вам, он возненавидел вас! Однако, ради всего святого, как случилось, что вы остались в живых?
— Сам не знаю, — ответил Ричард, невесело улыбнувшись. — Вот, — он поднес палец к голове и нащупал небольшой шрам возле левого уха, — пуля попала сюда. Впоследствии я узнал, что ее задержала затылочная кость, которая оказалась у меня необычно толстой. Поэтому пуля то ли вообще не задела мозг, то ли проникла в него неглубоко. Может быть, револьвер оказался заряженным слишком слабо… короче говоря, я выжил!
Когда я впервые пришел в себя после беспамятства, я увидел склонившееся надо мной незнакомое добродушное лицо. Это оказался тот самый немолодой немец, с которым мы сегодня встретились. С того дня, когда я был ранен, прошел целый месяц. Потребовалось еще две недели, прежде чем ко мне вновь вернулась способность логически мыслить. И тогда я узнал, что нахожусь за много сотен миль от того места, где меня нашли, и что горы, которые я вижу вдали, — Скалистые горы. А с моим спасением произошла вот какая история.
Спустя час после того, как меня предательски сразила пуля моего лучшего друга, подобно тому как Союз Штатов был разрушен давно задуманным трусливым и вероломным предательством Юга, прерию пересекали две повозки с немецкими переселенцами. Немцы заметили меня, распростертого на земле, и приняли за жертву разбойного нападения, поскольку при мне не оказалось ни бумажника, ни записной книжки. Возможно, сам Ральф обобрал меня, чтобы подозрение пало на всякий сброд, которым тогда кишела Виргиния. Возможно, это сделал и кто-то другой. Переселенцы обнаружили, что я еще жив, и перенесли меня на одну из повозок. Так как со мной не было записной книжки, где находились мои письма и другие бумаги, которые помогли бы установить мою личность, они не знали, кто я и откуда. Принимать меня нигде не хотели, так что после нескольких безуспешных попыток такого рода немцы, не долго думая, решили взять меня с собой, пока я не умру или не приду в сознание. Лишь несколько дней спустя после рокового выстрела им удалось отыскать врача, который извлек из раны пулю, но предупредил моих спасителей, что на этом свете я не жилец. К счастью, он ошибся. Однако мозг оказался, как видно, задетым, потому что лишь по прошествии шести недель я вновь обрел способность думать. Некоторое время я опасался, что прежние умственные способности не вернутся ко мне, но теперь я, по-моему, если и не стал умнее, чем раньше, то, во всяком случае, не поглупел. И тут я услышал, что немцы направляются к дону Лотарио де Толедо, — это была для меня первая большая радость. Удивительно то, что я не мог стоять. Мне приходилось только лежать или сидеть. Всякая попытка встать кончалась головокружением — держаться на ногах я был не в силах.
Между тем мы продвигались к Аризоне и Толедо, которое я уже прекрасно знал из описаний мистера Бюхтинга. Немцы оставили свою родину из-за суровости нового владельца имения, где они жили; один из друзей дона Лотарио, профессор Ведель, уверил их, что в Америке они обретут новую родину, лучше которой им нигде не найти. Чтобы не оказаться в Новом Орлеане, где свирепствовала желтая лихорадка, они, по совету профессора, выбрали сухопутный маршрут, рассчитывая постепенно привыкнуть к нашему климату. В Ричмонде им пришлось задержаться дольше, чем они собирались, из-за отказа одной молодой девушки двигаться с ними дальше. Старик Ветцель говорил о ней очень загадочно и туманно. Он до сих пор сожалеет, что она не попала вместе с ним в Толедо; вероятно, он все еще пытается разыскать ее и пригласить сюда. Так вот, эти люди спешили достичь Аризоны к определенному сроку и по этой причине не предпринимали особых попыток выяснить мою личность у местных властей или подыскать мне подходящий приют. Вот почему мой приемный отец, несмотря на все усилия, не смог ничего обо мне узнать. В апреле прошлого годя мы наконец прибыли в Толедо. Можете представить себе удивление дона Лотарио, когда я рассказал ему, каким образом оказался здесь!