Невеста с миллионами

Она отперла калитку. Эдмон хотел выйти, но что-то удерживало его. Он еще раз взглянул на нее. Лицо девушки было совсем близко, освещенное светом уличного фонаря. На тихой улице не было ни души.

От неожиданности он вздрогнул. Перед ним было совершенно другое лицо — глаза излучали нежность, словно умоляя о прощении, губы улыбались…

— Да хранит вас Бог, Эдмон! — прошептала она, вновь протягивая ему руку. — Вы честный, порядочный юноша и прекрасно выдержали испытание. Я буду молиться за вас, и если вы, Бог даст, вернетесь и не забудете меня…

— Инес! — порывисто вскричал он. — Я знал — все это не что иное, как…

— Как вынужденная проверка, чтобы заглянуть вам в душу! — закончила она. — А теперь прощайте. Да будет с вами Бог! Душа моя полна вами — ни для кого другого места в ней нет! С Богом, Эдмон! У меня и так тяжело на сердце! Узнавать друг о друге будем через Гайде.

Эдмон привлек ее к себе. На мгновение она нежно, словно ребенок, прижалась к его груди, отвечая на его поцелуи.

— Довольно… Довольно, Эдмон! — прошептала она. — Мы оба знаем, что любим друг друга. Этого вполне достаточно для разлуки и одиночества. Если сможешь, возвращайся — эта война неправедная, я против нее. Прощай, мой дорогой, мой единственный! Да хранит тебя Бог!

Он чувствовал, как она дрожит в его объятиях, точно в лихорадке, он ощущал ее дыхание… Потом она освободилась из его рук и мягко, но настойчиво выпроводила Эдмона. Чересчур поспешно заперев калитку, она вдруг глухо зарыдала и, заметив, что он еще здесь, махнула рукой, прося уйти, а сама медленно, опустив голову, направилась к дому. У дверей она еще раз помахала ему и скрылась из виду. Словно пьяный, Эдмон поплелся по ночной улице.

А утром ему предстоит отправиться в Мексику, быть может — на верную смерть! Нет, он должен еще раз увидеть Инес, пусть хоть на несколько минут! Ведь они в одном городе, и завтра им предстоит расстаться, возможно, навсегда. Как нелепо — проводить эту последнюю ночь вдали друг от друга, вместо того чтобы снова и снова повторять эти волшебные слова: «Я люблю тебя!»

Но увы! Изменить ничего было нельзя! В казарму он вернулся глубокой ночью.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I. МАРИОН

Весной 1862 года англо-франко-испанский экспедиционный корпус прибыл в Мексику. До значительных сражений дело пока не дошло, потому что командующие войсками трех европейских держав продолжали вести переговоры с представителями президента Хуареса. Была заключена конвенция в Соледаде, небольшом местечке на пути из Веракруса в Пуэблу и Мехико, — наступило перемирие.

В один из прекрасных дней по тропинке, что вела из Сан-Мартина прямиком до гасиенды господина Ламота, скакала его дочь Марион. Из дому она выехала на рассвете, чтобы сделать в Сан-Мартине необходимые в хозяйстве покупки, поэтому захватила с собой несколько индейцев на мулах.

В седле Марион держалась уверенно. Вид у нее был недовольный. Она скучала. За последний год она пополнела и повзрослела, превратившись в статную, привлекательную девицу.

Неожиданно лицо ее оживилось. Она услышала позади стук копыт и, похоже, догадалась, кто скачет следом.

И не ошиблась. Это действительно оказался ее знакомый, зачастивший в последнее время на гасиенду отца, дон Альфонсо де Толедо, брат Инес.

За прошедшее время молодой человек стал еще бледнее и стройнее, у рта пролегла горькая складка. Скакал он резво, пока не поравнялся с Марион, ответившей на его приветствие благосклонной улыбкой.

Дон Альфонсо глядел на нее очень внимательно, и в его глазах можно было прочесть лишь уныние и грусть. Тем больше развеселилась Марион — ее скуки как не бывало.

Сперва разговор между ними никак не налаживался. Как всегда в присутствии слуг, он шел по-французски.

— Кажется, мы с вами поменялись ролями, — сказал Альфонсо. — На первых порах нашего знакомства вы были сосредоточенны и молчаливы, а я испытывал необыкновенный подъем. Теперь же у вас почти всегда прекрасное настроение…

— И вы сожалеете, что повстречали меня, — прервала его Марион.

— Вы же знаете, что это не так, — возразил он. — Но все ваше поведение изменилось, вы стали удивительно веселы и самоуверенны.

— Бог мой, да не могу я измениться, — ответила она. — Если бы я то и дело заливалась слезами, то в конце концов наскучила бы вам еще больше.

— Меньше всего мне хотелось бы видеть вас плачущей! — сказал Альфонсо. — Вам прекрасно известно, что́ я имею в виду, мадемуазель Марион! Порой молчат в присутствии того, к кому проявляют интерес. А постоянная веселость и самоуверенность свидетельствуют лишь о безразличии ко всем окружающим.

— Вы думаете? — улыбнулась Марион. — Неужели вы настолько хорошо разбираетесь в людях, что беретесь судить об этом?

— Мое сердце чувствует больше, чем подсказывает разум, — ответил Альфонсо.

— Хотела бы я знать, что говорит вам ваше сердце… нет, что оно чувствует, — заметила Марион.

— Оно чувствует, что было ближе вам в первое время, когда вы казались чужой и равнодушной, нежели теперь, когда на мой приход и уход вы взираете с безразличной веселостью, — ответил молодой человек.