— Просто вырви мне этот эфир, - жестко требует у кого-то на другом конце мобильной связи. - Мне плевать, как ты это сделаешь и сколько придется заплатить - мне нужно полчаса времени на федеральном канале. И я хочу, чтобы никто, никакой поганый журналистишка, не смел затыкать мне рот!
Отвечают ей или нет - я не знаю, потому что она просто сует телефон в задний карман джинсов, достает сигареты и закуривает. Ее нервозность выдают изредка подрагивающие пальцы.
— К’Рэйл. - У нее низкий хриплый голос, уставшие блеклые глаза и густая паутина морщин, выдающая уже давно не «бальзаковски возраст». Я и сам не знаю, сколько ей, но как бы там ни было - она позволяет себе называть меня «юношей», а этого не делал никто, даже солидные акулы бизнеса.
— Мад’а, - так же сдержанно обращаюсь к ней по имени. Замечаю ее направленный в сторону моей машины вопросительный взгляд. - Гвоздь программы еще в пути.
Она едва заметно кивает, задумчиво и глубоко затягивается и несколько минут просто курит, глядя куда-то перед собой, как будто там крутят только ей одной доступное кино.
— Моей… внучке было тринадцать. - Когда Мад’а нарушает молчание - ее голос становится совсем глухим, а серые, и без того потускневшие глаза, почти совсем бесцветными. - Она всегда была очень одаренной, а я всегда хотела дать ей больше. Вы знаете, как это бывает - бабкам всегда внуков жальче, чем родных детей.
Я молча поджимаю губы.
— Ах, ну да, - Мад’а понимающе кивает.
Имя ее внучки я нашел среди тех немногих людей, которые рискнули подать заявление на Лакса. Я сначала даже глазам своим не поверил. Имя этой женщины слишком на слуху, чтобы кому-то в здравом уме и крепкой памяти пришло в голову соваться к ее родным. Только позже, немного покопавших в бумажках из архива, добавив немного своей личной информации и понимания что к чему, смог сложить все это в более-менее соответствующую реальности картину.
Ее дочь, вопреки воле матери, связалась с простым смертным и, как итог, лишилась родительской поддержки и стала изгоем в нашем «высоком и уникальном» лунном обществе. Даже сейчас, спустя много лет, отношения лунников с простыми людьми всегда натыкаются на осуждение и насмешки, а в те годы - любой лунник, который рисковал открыто заявлять о чем-то подобном, подвергался откровенному осуждению и презрению. Скорее всего, Мад’а разорвала все связи с дочерью и какое-то время полностью от нее дистанцировалась. А та, насколько я понял из найденных документов, назло решила полностью отказаться от всех корней - взяла фамилию мужа, изменила данные о рождении и на долгие годы просто «исчезла» с родительских радаров.
— Я случайно узнала о том, что у меня есть внучка, - как будто слышит мои мысленные размышление лунница. Снова тянется за телефоном, немного нервно что-то проверят и опять роняет его в карман. - Увидела их с дочерью в каком-то магазине одежды для бедных - мы делали репортаж для ТВ, и мои пиарщики решили, что мой слишком суровый и консервативный образ нужно смягчить «нотой всеобщей любви».
— Звучит как откровенная лажа, - позволяю себе ремарку, хотя на языке крутится куда более крепкое слово.
— Общественное мнение почему-то охотнее ест вот такую лажу, юноша - вам ли не знать.
Ее потухший, но пристальный взгляд неприятно щекочет в области кадыка. Наверное, Дар этой женщины как-то связан с менталом, потому что я не особо «падок» на все эти невербальные игры мускулами. Но ее взгляд выдержать довольно сложно. Сопротивляюсь до последнего.
— А вы крепкий орешек, юноша, - говорит с некоторым удивлением и отворачивается, чтобы снова сосредоточить внимание на каком-то ей одной «видимом» образе. - Она не позволила мне познакомиться с внучкой. Просто сказала «нет» и все. С тех пор я могла только украдкой следить за ними - сидеть в машине и смотреть, как мои девочки ходят в дешевые магазины, носят дешевые вещи с рук и не могут позволить себе… почти ничего. Примерно тогда я поняла, что деньги не имеют никакой ценности, если за эти деньги не можешь сделать совсем ничего.
Она снова надолго замолкает, а я прокручиваю в голове окончание истории.
Ее внучка была участницей школьной команды по легкой атлетике. Я вспоминаю ее на фото - высокая не по годам, очень худенькая, по-лунному бледная. И несмотря на весьма посредственную внешность - выделяющаяся на фоне остальных девочек из команды. Видимо, Лакс на это и запал.
Я гоню от себя кровожадные порывы и иду вслед за историей.
Судя по заявлению, старый урод надругался над ребенком в спортивном лагере, который спонсировал его фонд и куда девочек в качестве «приза» привезли после выигранные школьных соревнований. Естественно, дело замяли.
Девочка… не смога пережить.
А ее мать… предпочла добровольно отправиться следом.
Я сжимаю кулаки и с огромным трудом проглатываю очередной позыв не сдерживать злость. Хорошо, что прямо сейчас Лакс не стоит передо мной - вряд ли я нашел бы силы дожать весь план до конца.
— Мне жаль, - говорю глухо.
— Я узнала слишком поздно, - так же едва слышно отзывается Мад’а. - Все случилось так быстро. Считаные дни.