Невеста Сфинкса

Зоя посмотрела на следователя с некоторым вызовом. Тот спокойно пожал плечами и с таким удобством расположился в предложенном кресле, что стало ясно: уходить он не собирается.

– Просто удивительно, сударыня. Наш с вами разговор в точности совпадает с тем, что состоялся между мной и вашей свекровью. Она так же категорически не желала разговаривать со мной о смерти Петра Викентьевича, и я принужден был сказать о том, что под подозрением в данной ситуации находятся абсолютно все члены семьи. И грозными криками следствие не отпугнешь.

– Вот, стало быть, как! И меня подозреваете? – опешила Зоя. – Но мне-то к чему? Зачем мне убивать Петеньку? – Слезы предательски вырвались из глаз, обида от несправедливого обвинения усилила ее горе.

– Я понимаю, что поступаю неделикатно, но все же попытаемся говорить спокойно, – настаивал следователь.

– Я знаю, это она так думает, это ее подозрения! – застонала Зоя. – Она ненавидит меня и хочет очернить! Ведь она не хотела нашей свадьбы. Это она, она подбросила гадкую фотографию.

Опять фотографии! Что на сей раз?

И Зоя, давясь слезами, поведала следователю о том, как непросто ей было стать госпожой Соболевой.

Триумф Викентия Илларионовича еще продолжался. Пересказ его лекции и особенно той части, которую он посвятил Альхору, передавался из уст в уста. Да и выставка фотографий его племянника Когтищева тоже пришлась как нельзя кстати. Лавр представил разные работы, в том числе завораживающие египетские пейзажи, виды пустыни, пирамид, Сфинкса. Многие являлись точно иллюстрацией лекции знаменитого дяди. Лавр досадовал, что не получились фотографии, которые он пытался сделать внутри пирамиды – темнота, нечеткие очертания. Словом, увы. Конечно, никто не видел тех двух, загадочных, которые проявились и повергли автора в ужас своим необъяснимым происхождением и содержанием. Когтищева просто подмывало выставить их, аккурат в свете таинственной истории об Альхоре, но в последний момент голос разума восторжествовал. Хотя очень хотелось. Лавр прекрасно понимал, что именно эти фотографии стали бы гвоздем выставки. Да только потом последовало бы длительное и безуспешное разбирательство с дядей и тетей, а то еще и с Аристовым. И Петя, братец, со страху заболеет, не дай бог. Нет, пожалуй, пока не стоит.

Другая часть выставки тоже привлекла внимание публики. И, пожалуй, не меньше, чем египетская. То были знаменитые «ню» Когтищева. Голые или полуголые натурщицы были представлены так мастерски, что трудно было отвести глаз от их прелестей. Причем большую часть работ невозможно было упрекнуть в непристойности. Кто же бросит камень в творения Рубенса, Тициана, Боттичелли и иных мастеров, указав им на недопустимость изображения наготы?

Публика перетекала от одной работы к другой, толпились, обсуждали, спорили. Тут же приступали к автору с расспросами, кто укорял, кто восхищался, кто недоумевал, кто смущенно хихикал. Многие желали приобрести или оставляли заказы. Лавр, весь в испарине, сверкая золотыми очками, в нервном возбуждении, как хищник на охоте, кружил по мастерской, приспособленной под выставочный зал. Газетные репортеры осаждали, стремясь поскорее опубликовать репортажи об увиденном. Лавр понимал, что назавтра во многих газетах он прочтет много помоев, вылитых на его лысую голову, будет обвинен в самых разных творческих и этических грехах. Но это нисколько его не пугало. Пусть будут и дурные рецензии и отзывы. Это даже хорошо, немного скандальности только подогреет интерес публики. Особенно интересно было наблюдать за фотографами – товарищами по цеху. Иные физиономии хотелось тотчас же запечатлеть и поместить здесь же, на выставке, устроив особый ряд. Физиономии, на которых особенно ярко отразились чувства человеческие относительно творческих удач соперников.