– Да мы и о своих-то мало что знаем, – простодушно заметил Петя. – Вот знаю, что на огороде растет да в поле. А что в лесу? Елка да береза с осиной-малиной. Траву совсем никакую не знаю. Разве что ягоды. Вот эти огромные то ли деревья, то ли трава, что они собой представляют, какой от них прок? Стебли-то какие толстые, может, для мыльных пузырей сгодится?
– Ах Петя! – Зоя погрозила изящным пальчиком. – И чего ты из себя ребенка строишь?
– Как прикажете, прекрасная госпожа. Скажете быть младенцем, буду гукать. Скажете быть важным, буду таковым. – Петя принял важный вид, надул щеки и выпятил живот. – Прикажете скакать козлом, извольте!
И он бросился по тропе с радостным блеянием. Его ужимки не могли никого оставить равнодушным, все рассмеялись.
– Жаль, что Северов уже отбыл, а то наверняка бы составил нам компанию да пояснил насчет травы. Не думаю, что всякую траву можно использовать без опаски, в наших широтах тоже всякое встречается, – задумчиво заметил Викентий Илларионович. – А вы, Егор Федорович, намерены снова Альхор искать? – вдруг строго и серьезно спросил профессор Аристова. – Да! Жаль, жаль, что Северов уехал, а то отправился бы с вами в Египет опять.
– Альхор не терпит толпы, – последовал ответ. – К тому же я не уверен, что мне повезет встретиться с ним вновь. Мое разочарованье, помноженное на разочарованье еще одного человека. Нет уж, увольте, как-нибудь в одиночку. Если мне повезет, я не буду его делить ни с кем! Я испытаю все один. И наслаждение, и отчаяние!
– Как истинную любовь! – заметил вдруг серьезно Петя.
Соболев отстал на шаг от Зои и молодых людей, которых она к тому времени держала под руки. А потом повернулся и быстро пошел назад, к дому, крикнув, что ему надо воротиться проведать жену.
Глава 41
Господи, за что, за что ты так терзаешь меня? Зачем не даешь забыть и забыться? Пошли мне безумие, которое сделает меня безразличной, скорую болезнь, которая сведет меня в могилу! Но я не могу терпеть этого более! Боже милостивый! Он уедет. Сегодня уже уедет, и я никогда, скорее всего, никогда его не увижу. Как хорошо! Конец лжи и лицемерию, конец двуличию. Конец всему прекрасному в моей жизни, конец самой жизни. Ведь только с Егором я узнала, что значит жить, что значит любить! Больше не услышу его проникновенного голоса, энергичных шагов, не увижу быстрого взгляда, брошенного из-под насупленных бровей. Этих бездонных серых глаз, светлых прядей на лбу, сильных рук…
Серна застонала и схватилась за голову. Она вовремя покинула общество, потому что волна боли накатила на нее с такой силой, что побороть ее, сохраняя приличия, оказалось невозможно. Едва захлопнув дверь, она повалилась прямо на пол и заметалась, боль терзала ее с неистовой силой. Сквозь свои сдавленные стоны она едва разобрала голос мужа, который понапрасну дергал запертую дверь и кричал:
– Серафима! Открой! Открой немедленно! Да что с тобой! Открой же, ради Бога!
Она отворила. Викентий Илларионович отшатнулся.
– Да что с тобой? Ты так бледна, так стонала!
– Очень голова болит, – последовал слабый ответ.
– Пошлем за доктором, выпей пилюль или северовых порошков.
– Нет, я просто прилягу. Только оставьте меня в одиночестве.
Она даже не закрыла дверь, а просто толкнула ее слабой рукой. Дверь скрипнула и закрылась наполовину. Но в этом движении было столько недвусмысленного желания одиночества, что Соболев не посмел переступить порога и так и остался перед дверью, точно между ними выросла невидимая стена.
Потоптавшись, он двинулся прочь в крайнем раздражении и досаде. Неужели странная хандра, которая мучила жену предыдущие месяцы, вернулась вновь? Нет, на сей раз он не допустит измывательства над собой. Пусть ее лечат светила, в лучшие клиники, санатории… или в больницу Николая Угодника…
Серафима Львовна слышала, как ушел муж. На некоторое время в доме все стихло, потом послышался шум подъехавшего экипажа, громкий разговор. Это явился к обеду племянник мужа, новый кумир столицы Когтищев. Он теперь знаменитость и посему не считает зазорным опаздывать всегда и везде. Потом снова тишина. Где теперь Егор, неужто спокойно гуляет вдоль речки под руку с сестрой? Неужели он не думает о ней, не хочет в последний раз взять ее за руку, ощутить ее тепло?