Невеста. Шлюха

— О, господи! — сказала мама. — А как же ремонт?

— Тебе надо уволиться из школы, где ты все равно ничего не получаешь, — категорично, как о давно решенном деле, сказала я. — Потом ты проследишь за ремонтом в новой квартире, продашь старую и переедешь в Москву. За это время в стране дела потихоньку наладятся, и ты устроишься на работу в Москве. Хороший учитель будет востребован здесь больше, чем в нищем Полесске.

Я смотрела на мать и видела, что она побаивается Москвы и страшится самостоятельности. Я была, черт возьми, старше и опытнее ее. Это казалось неправильным и несправедливым.

— Мне придется тебя материально поддерживать, — добавила я. — Но твоя дочь в одиночку уже решала намного более сложные задачи. Ты тоже справишься.

— Не знаю, — она растерянно смотрела вниз, в пустую тарелку, где лежали вилка и нож. Палочки в бумажном конвертике мама так и не распечатала.

Вообще, за ворохом проблем, она, кажется, даже не обратила внимания на китайский интерьер и необычную еду. А ведь ей предстояло заниматься пускай хлопотными, но в целом достаточно приятными вещами. Чего я не могла сказать о себе. Неужели я тоже к пятому десятку могла бы стать такой непрактичной, закрытой для всего нового, предсказуемой? Или это я сама слишком требовательна и придирчива к самому родному человеку?

Мама уехала в Полесск еще через два часа. Она должна была уволиться, продать все ненужное из старой квартиры и подготовиться к переезду, который предусматривался договором к первому декабря.

Борис Аркадьевич довольно быстро поднял трубку.

— Ну, что у тебя слышно? — нетерпеливо спросила я.

— Вчера были гости, — сказал пожилой чиновник. — Искали Буренину, я сказал, что она собиралась уехать из Москвы.

— Она едет в Петербург, — сказала я. — Вернется нескоро.

— А, хорошо, раз так. Пусть позвонит, когда вернется. — Борис Аркадьевич говорил ровным, немного усталым голосом.

— Чем ты сегодня занимался? — спросила я.

— Стариковские дела, — буркнул он, — ходил по врачам с самого утра.

— Понятно.

— Еще звонила некая Мадлен, сказала, что свяжется снова завтра утром. Говорила очень вежливо.

— Это хорошо, — обрадовалась я. — Передашь ей, что ровно в девять вечера я буду там, где выбросила колготки в воду.

— Ты? Колготки в воду?

— Ну да, она знает. Не забудешь?

— Ты хочешь сказать, что у меня склероз?

— Если бы я так думала, — засмеялась я в трубку, — то ничего не передавала бы через тебя. Ты умный и бодрый мужик, не валяй дурака, притворяясь стариком. Цём-цём, приеду из Питера — позвоню.

Тимур Ахарцахов был теперь целые дни занят и пребывал в мрачном настроении — банковские структуры холдинга объявили себя банкротами, и западные партнеры били тревогу, апеллируя в международный арбитраж. Тимур не мог долго разговаривать — он находился в гуще событий, решал неотложные вопросы. К известию о том, что меня не будет некоторое время, отнесся довольно равнодушно.

— Позвонишь, когда вернешься.

— Обязательно, милый, удачи тебе!

Я не могла его осуждать, прочитав накануне в купленном Женей «МК», что застрелился один из друзей Ахарцахова, банкир, которого нашли мертвым в своем особняке на Рублевке. Я видела пару раз этого человека, и он казался мне жизнерадостным и полным энергии. В статье писалось, что версия о самоубийстве не единственная, и я тоже склонялась к тому, что дело нечистое. Да и были ли тогда в России полностью чистые дела?

— Ну и блядский же у тебя видок! — это была первая фраза Маши после недельной разлуки.

— Так и планировалось, — повторила я вчерашнюю версию для матери, легко целуя Машу в губы, чтобы не стереть помаду.

Мы стояли у парапета на набережной в Лужниках, в том месте, где гуляли однажды, месяцев пять назад. Тогда у меня пошла стрелка на колготках, я сняла их и бросила в воду. А вечером после этого мне было холодно — май в Москве редко просто дарит солнце, не сменяемое тут же грозой, ливнем или ночной прохладой.

Сейчас бы я не сняла колготки и с десятью стрелками: во-первых, моросил промозглый осенний дождь, а во-вторых, поверх колготок на мне были одеты брюки. Чтобы не мокнуть, мы зашли в павильон кафе у самого стадиона и сели за столик.

— Ну, как твои дела?

— А твои? — спросила я, верная своей, точнее, Вадиковой привычке. — Мне рассказывать дольше.

— Я живу у Зинаиды, помнишь ее?

— У кого? — я была уверена, что Машу приютил кто–то из ее клиентов.

— Ты должна ее помнить, — сказала Маша. — Мы даже жили дней пять все вместе.

— Что ты несешь?

— Бляха-муха, я думала, ты сообразительнее.

— Я тупая, как брянский валенок.

— В одной камере.

— А-а! — осенило меня. — Та угрюмая бабища, которая ухайдакала мужнину кралю?

— Фи, как вы изъясняетесь, Софья Николаевна? — скривилась Машка.

— Как выгляжу, так и говорю.

— А, понятно, — вздохнула Маша. — У Зинаиды работает семеро человек, включая водителя, бухгалтера и так далее. Она обшивает очень серьезную клиентуру. Между прочим, кто–то из ее клиенток и помог ей отмазаться от того обвинения. Ну, год условно не в счет.

— А муж ее что?

— Ушел. Я потому у нее и поселилась.

— Не тесно, с тремя детьми–то?