Невеста смерти

– Я вижу. Да и монастырь не выдержит твоего упрямства и импульсивности. Ты слишком честолюбива, чтобы стать Христовой невестой. Дабы поклоняться Богу, должно быть смиренным. Ты же, при всем твоем незнатном происхождении, смирения лишена.

Смирение, повторила про себя дочь цирюльника. С какой стати? Зачем оно ей?

– Ты, моя дорогая племянница, ищешь чего-то другого, – продолжала Людмила. – Увы, ты стала поклонницей науки. Служение Господу и его сыну, Иисусу Христу, поглощает человека целиком. Боюсь, следовать двумя дорогами невозможно. Ты пропустила, прослушала призыв Божий спасти собственную душу и молиться за души других.

Теперь Маркета смотрела на тетю, едва сдерживая ярость. Монахиня говорила с полной убежденностью в своей правоте, а ее вздернутый острый подбородок был готов, казалось, уколоть племянницу за то, что та не последовала ее примеру. Слова Людмилы были не чем иным, как обвинением девушки в духовной скудости, потому что она выбрала науку.

Смолчать Маркета не могла – больше она уже не думала о том, что обидит монахиню.

– Тетя Людмила, многим ли вы помогли, проведя так много лет в этом темном монастыре? – спросила она. – Поклоняться и служить Господу в темноте безопасно, но люди страдают на свету, и там мы видим их страдания. Видим и, по крайней мере, пытаемся предложить им настоящую помощь, а не бесполезное стояние на коленях со сложенными руками!

Брошенный Маркетой вызов, словно в зеркале, отразился на лице ее тети.

– Как ты смеешь говорить мне такое! Я – мать-настоятельница этого монастыря, и мы служим Богу в нашей простоте, бедности и преданности.

– Вы не хотите пачкать руки страданиями того мира, что за стеной, где ваша помощь могла бы изменить что-то по-настоящему.

Маркета поднялась, зная, что вела себя неподобающим образом, но сейчас ей было все равно. Уже подойдя к двери, она обернулась и задала последний вопрос.

Ей нужно было это знать.

– Пригласить меня в монастырь просил отец? – спросила она.

– Да. Он тоже видел Белую Даму.

Мать-настоятельница закусила губу и отвернулась. Но Маркета слышала, как она всхлипнула.

Спустя мгновение девушка уже бежала по коридору, по старым деревянным половицам, и звук ее шагов разлетался эхом по всему монастырю.

Глава 17. Женщина-хирург

Монахини расступились – как будто черное море раздалось в обе стороны перед покидающей монастырь гостьей. Маркета торопливо прошла между ними, выскочила за дверь и снова побежала. Глядя ей вслед – вырвавшейся на свет, на свежий воздух из полумрака монастыря с его тяжелым запахом ладана и скорбными старухами, – одна из юных послушниц, новенькая по имени Фиала, не смогла сдержать подступивших к глазам слез.

– А она присоединится к нам? – с надеждой спросила бедняжка, не обращаясь ни к кому в особенности. – Вот бы мне такую подругу!

Сухая, как щепка, пожилая монахиня, расшивавшая в темном углу, возле огня, сутану, оторвалась от работы.

– Эй! – воскликнула она, тыча иголкой воздух. – Что за ерунду ты говоришь! Друзья ждут тебя на небесах – ангелы Господни и Он сам!

– Мне бы хотелось иметь подругу и на земле, – вздохнула девушка, но ее никто не услышал, кроме старой женщины у огня.

– Закрой дверь, Фиала, пока все тепло не ушло, – велела она.

– Да, сестра Агнесса, – кивнула послушница и с тяжелым сердцем толкнула скрипучую дверь.

* * *

Услышав, как закрылась у нее за спиной дверь монастыря, Маркета на мгновение оглянулась и побежала к отцу, ожидавшему ее возле моста.

– Зачем ты отправил меня к тете? Зачем?!

Не выдержав ее сердитого взгляда, Пихлер отвернулся и опустил голову.

– Я боюсь за тебя, – тихо сказал он. – Я видел силу Габсбургов. Эта сила есть даже у безумного дона Юлия. Ты и представить не можешь, какова она. В монастыре ты была бы в безопасности и сохранила чистоту.

– Была бы в безопасности? Сохранила чистоту? И это все, чего ты желаешь для меня? – Дочь Зикмунда с такой силой сжала кулаки, что ногти врезались ей в ладони. Ей вспомнился пивовар, и в глазах защипало от обиды и слез.

Отец посмотрел наконец на нее и понурился.

– Ты просто девушка. Да, одаренная, но все равно девушка. И с этим ничего не поделаешь. О твоих познаниях в медицине никто не должен знать, иначе тебя станут считать чудачкой. Или, того хуже, ведьмой.

Его слова жалили, как рой налетевших, гудящих над головой пчел. Ошеломленная, дочь смотрела на отца с открытым ртом и впервые видела его внезапно постаревшим и слабым, хотя он был здоровым, крепким мужчиной, которому не исполнилось еще и сорока.

– Ох, дочка, если с тобой что-то случится, я не знаю, что буду делать, – признался он.

Маркета заметила, что у него потек нос. Он вытер покрасневшие глаза сухими костяшками пальцев с потрескавшейся кожей и отвернулся к реке, пряча от нее лицо. Она сглотнула и протянула руку к его запястью.

– Отец, со мной ничего не случится. Я буду учиться у тебя и доктора Мингониуса. И не подойду к дону Юлию ближе, чем ты скажешь.