Невеста смерти

Девушка растерялась, не зная, как себя вести. Ответить реверансом или просто склонить почтительно голову? А может быть, помахать в ответ? Но не сочтет ли сын короля такой жест оскорблением его высокого звания, непростительной дерзостью?

Дон Юлий разжал пальцы, и платок, трепеща, медленно опустился на берег реки, а точнее, на горку мусора.

Безумный пленник посмотрел на Маркету и засмеялся, указывая на белую тряпицу на кучке отходов – туда со стены замка выбрасывали объедки и сливали опивки. Резкий, гогочущий смех эхом разнесся по долине.

Дочь цирюльника отвернулась и снова уставилась вниз, зацепившись взглядом за форель, стойко державшуюся на месте вопреки течению. Сердце ее так сильно колотилось о ребра, что его стук отдавался в горле.

Со стороны улицы Латран до девушки долетел голос ее отца. Он быстро шел к мосту.

Маркета попыталась успокоиться, не показать, что разволновалась. Зикмунд выглядел непривычно серьезным и даже мрачным. Неужели он видел, как она переглядывалась с доном Юлием?

– Ты вовремя, это хорошо, – сказал он ей. – Давай-ка поспешим. Я хочу познакомить тебя кое с кем, прежде чем мы отправимся во дворец.

Он взял дочь за руку, и они зашагали по мосту. Подняв голову, Маркета увидела, что Юлий молча смотрит на нее сверху.

* * *

Монастырь Бедной Клары расположился неподалеку от францисканского монастыря, на берегу Влтавы, в какой-то сотне шагов от кладбища, на котором собирала грибы Аннабелла.

Тяжелая деревянная дверь, скрипнув, открылась, и они – отец и дочь – ступили на его территорию. Запах открытого огня и спертого воздуха ударил им в нос. Жар давил, как улегшийся на грудь кот, так что даже дышалось с трудом.

Открывшая дверь монахиня, похоже, встретила цирюльника, как знакомого.

– Пан не будет против подождать снаружи? Я сама отведу вашу дочь к ней, – сказала она.

– Да, конечно, – кивнул Зикмунд.

– Зачем мы здесь? – шепотом обратилась к отцу Маркета, когда монахиня, взяв ее за руку, увлекла за собой в темный коридор.

– Тебе нужно поговорить с твоей тетей. – Лицо мужчины дрогнуло, но тут же приняло суровое выражение. Собираясь с духом, он выпрямил спину и решительно выдвинул подбородок. – Она даст тебе смелость и твердость, чего я сделать не могу.

Старая монахиня у двери улыбнулась, но ее тусклые карие глаза смотрели на Маркету с любопытством, как на некую диковинку, забавную безделушку в котомке разносчика.

– Да, в тебе есть что-то от матери-настоятельницы, – пробормотала она. – Я вижу немалое сходство. Ты напоминаешь мне ее в молодые годы.

Они подошли к старой, ветхой двери, источенной жучками под толстым слоем воска. Монахиня постучала и, подняв скрипучую задвижку, толкнула дверь ладонью.

– Матушка, я привела к вам гостью.

За письменным столиком у единственного в комнате окна сидела тетя Маркеты, Людмила. Никогда прежде девушка не видела ее вживую – только на рисунке, хранившемся в отцовской комнате. Тетя всегда была для нее что мертвая – навечно заключенная в монастырь.

Монахиня с усилием поднялась. Плат обрамлял ее приятное, милое, хотя и морщинистое лицо с добрыми, как у отца, глазами. Вот только сейчас в них застыла печаль, словно они видели некую великую трагедию.

– Моя дорогая племянница! – промолвила старушка, и голос ее дрогнул. – Иди же ко мне, Маркета!

Девушка шагнула в распростертые объятия и вдохнула ее запах – дым от огня и ладан, впитавшийся в одежду. Мылась настоятельница не так часто, как ее родственники, да иначе не могло и быть. И все же этот запах был своим, родным, уютным. Маркета подумала о собаках, узнающих по запаху членов семьи. Да, они с этой женщиной были родными, своими по крови и плоти – она чувствовала это.

Они долго простояли так, а потом мать-настоятельница отстранилась и отступила, глотая слезы.

– Садись. – Она указала на деревянный табурет. – Времени у нас немного. Сестра Милана, подождите, пожалуйста, с моим братом и пошлите за Маркетой, когда он скажет, что пора.

Дневной свет почти не тревожил полумрак маленькой комнаты. Людмила зажгла еще одну свечу и пристально, словно изучая знакомую карту, всмотрелась в лицо племянницы.

– Итак, дитя мое, мой брат рассказал мне о твоей беде. Похоже, ты приглянулась Габсбургу, пусть и незаконнорожденному.

– Да, госпожа. Дон Юлий выказывает мне нежеланное внимание.

– Нежеланное… Понимаю.

Маркета поерзала на неудобном и слишком узком для нее табурете.

– Я должна была всего лишь держать чашу для сбора крови, – добавила она.

– И ты, как я поняла, заговорила с ним. Хотя тебя и предупреждали не произносить ни слова.

– Да, но только лишь для того, чтобы содействовать лечению. Он отказывался ставить пиявок, а это единственный способ уравновесить его гуморы.

Монахиня слегка отклонилась назад, к прямой и жесткой спинке стула. Маркета уже заметила ее неровное дыхание и частое откашливание.

– Единственный способ, говоришь… Да, твой отец упоминал, что ты проявляешь большой интерес к медицине, – сказала настоятельница.

– Да, госпожа.

– И ты вполне уверена, что это средство – кровопускание – есть путь к исцелению королевского сына?