Невеста Субботы

— А мадам Ланжерон была в их числе? — заложив руки за спину, невозмутимо справляется Джулиан.

Ответы у Мари всегда наготове. Она вскидывает головку, собираясь изречь нечто наставительное, но хватает губами воздух. Медленно, с опаской трогает мокрые щеки, словно фарфоровая кукла, недоумевающая, что за жидкость течет из стекляшек и собирается каплями на свиной щетине ресниц. Слезы льются неудержимо, потоком. Соринка за соринкой они вымывают из глаз ханжество и безжалостную добродетель, и мне уже начинает казаться, что вытащат они и бревно, которое заставляет ее видеть в людях средства для своей цели — стонущие от боли ступеньки на пути в рай.

— Я не думала, что все получится так… — всхлипывает Мари, закрывая руками лицо. — Я тогда тоже очень плакала… когда это случилось… Она была дурной женщиной, но я бы хотела… я бы хотела, чтобы она жила! Наверное, я слаба и маловерна, раз плачу по ней, хотя он мне запретил!

— Нет, это как раз хорошо, — говорю я. — Значит, в тебе осталось хоть что-то человеческое.

— А Дезире вы тоже дали шанс очистить душу страданием? — спрашивает мой неутомимый спутник. — За этим Габриэль ее забрал?

Тщательно высморкавшись в кружевной платочек, Мари согласно кивает:

— Да, сэр. Нам обоим показалось, что она не безнадежна.

— Но в данном случае речь идет не о муках совести?

В глубине гагатовых глаз вновь разгорается огонек, такой жаркий, что сохнут слезы, а слипшиеся ресницы расклеиваются. Вспухшие губки складываются в улыбку, и в ней, как в призме, преломляются десятки, сотни улыбок с аляповатых открыток святых.

— О, нет, сэр, — говорит Мари. — О других муках.

Мистер Эверетт похож на поджарого волкодава, пригнувшегося перед прыжком. Натянута каждая жила, каждый нерв, но внешне джентльмен абсолютно спокоен.

— Замечательно. Могу лишь похвалить вашу набожность. Надо полагать, вам известно, чем я занимаюсь? Я тоже борюсь с развратом, мисс Ланжерон, поэтому мы с вами союзники, — говорит он вкрадчиво, чуть наклонившись вперед. — Вы не запомнили какие-либо опознавательные приметы того блудилища, которое содержала ваша мать? Назовите мне их — клянусь, я от этого места камня на камне не оставлю!

— Вы имеете в виду адрес?

— Вам он известен?! — восклицает Джулиан, на миг теряя самообладание.

— Да, — не моргнув глазом, отвечает Мари. — Габриэль назвал мне его на случай, если я сочту, что ночная поездка мне пригрезилась. А так я могла бы проверить.

Вот же гадина! Знала столько времени и отмалчивалась, пока Габриэль… что он успел сделать с моей сестрой за шесть часов?

Желудок сводит внезапной судорогой. Хватаюсь за живот, ощущая под пальцами выступающие застежки корсета. Бабочка пробуждается ото сна и расправляет клейкие крылья. Кончик хоботка трепещет, предвкушая пиршество.

Нет, милая, не сейчас. Нельзя допустить, чтобы третье желание дало осечку. Еще тогда, на обожженном солнцем перекрестке, Барон дал мне понять, что третье желание надобно сформулировать предельно четко. Я не собираюсь переводить его на Мари. А настоящее имя того, кто назывался ангелом, остается для меня загадкой.

Или нет?

Раздается щелчок, и разрозненные кусочки мозаики шевелятся, сползаясь воедино.

«Он все про всех знает».

«Как только я упомянула Флоранс и Дезире, он все мне про них рассказал».

«Подумай, девочка, подумай хорошенько».

«Этого не может быть!» — вопит мой разум, сжимаясь в комочек, точно вусмерть перепуганный ребенок, которому рассказали слишком страшную сказку — о мертвецах, что возвращаются мстить живым. Роза частенько меня ими пугала. На ее родине верят, что колдуны поднимают мертвых из могил и подчиняют их своей воле. Но могут ли мертвые восстать самовольно, без побуждающей силы извне, влекомые в мир живых одной лишь жаждой мести?

«Ты вызвала его из ада, и теперь он жаждет крови!»

Но и это не главное. Важнее другое — могу ли я пожелать смерти тому, кто один раз уже вырвался из ее плена? Тому, кто, строго говоря, давным-давно мертв?

Я по-прежнему не знаю его имени. Зато его фамилия мне хорошо известна.

Глава 20

Скрежеща, к перрону подходит поезд и останавливается, извергая пассажиров. Вокруг нас шелестят юбки и поскрипывают башмаки, носильщики кряхтят, сгибаясь под тяжестью чемоданов, ноют перепуганные гвалтом дети. Резкие, царапающие запахи гари, раскаленного металла и машинного масла мешаются с густым дыханием толпы. Не отрываясь от разговора, Джулиан с мягкой предупредительностью берет меня под локоть. Чувствую себя мокрой бабочкой, которую в водовороте прибило к листу.

Адрес доносится до меня в виде бессвязных обрывков, ничего не значащих названий. Джулиан ведет допрос методично, Мари щебечет и хихикает в кулачок. Покрасневшие глаза да всхлипы на вдохе — вот все, что напоминает о ее скорби.

Завершив разговор, джентльмен подносит пальцы к виску и хватает щепотью воздух, а затем досадливо морщится. Он не привык разгуливать без цилиндра.