Невеста Субботы

В полдень вторника Джулиан прибывает на Тэлбот-стрит за пять минут до нашего отъезда на коронерский суд. Его мшисто-зеленая визитка выглядит нарядно, даже празднично. С покойной Иветт он имел шапочное знакомство и не считает необходимым носить по ней траур. Его щёгольский вид приводит Олимпию в тихое бешенство. Чужое довольство, красота, успех, даже лишняя ложка сахара в кофе — все это вызывает у моей кузины зависть, вдвойне мучительную от того, что так плохо получается ее скрывать.

— Куда это вы запропастились на все утро? — клокочет Олимпия. — Заставить леди томиться на крыльце — это и есть ваша хваленая помощь?

— Дела задержали, — рассыпается в извинениях мой жених.

Одна из воспитанниц в Приюте Магдалины разбуянилась так, что пришлось посылать за самим попечителем, и все утро он урезонивал означенную девицу. Забота о падших отнюдь не ложе из роз. Сами понимаете, какой там контингент. И он, попечитель, готов лично приложить руку к исправлению каждой своей протеже.

Кстати о руках.

Между лимонно-желтой лайкой перчаток и батистовой манжетой мелькает полоска кожи. Кожа у Джулиана, как у всех рыжих, молочно-белая, и ссадины на таком фоне багровеют особенно ярко. А запястье мистера Эверетта выглядит так, словно над ним потрудилась собака. Хоть и мельком, я успеваю заметить продолговатые лунки с лиловой сердцевиной. Следы зубов. Должно быть, та буйная отбивалась что было сил, кусалась и брызгала слюной, когда он… приводил ее в чувство.

Коронерское расследование — пустая формальность, уверяет меня Джулиан. Суть его сводится к тому, что коронер предложит присяжным осмотреть тело, после чего устроит совещание относительно причин смерти. Собираются присяжные не в Олд-Бейли, а, как принято в таких случаях, в ближайшей к месту преступления таверне — в нашем случае это «Принцесса» на Гертфорд-роуд. Заодно можно и пообедать.

На допрос будут вызваны свидетели. Обычно их показаний хватает, чтобы выявить убийцу, после чего коронер выдает ордер на его арест.

Тут я хватаю ртом воздух так резко, что черная вуаль касается моих вмиг пересохших губ. Приходится отцеплять ее дрожащими пальцами.

— Значит, сразу из трактира меня увезут в Ньюгейт?

— Разумеется, нет, — обнадеживает Джулиан. — У нас не тот случай. Любому здравомыслящему человеку очевидно, что вы невиновны, а настоящий душегуб разгуливает на свободе. Волноваться не о чем. Нужно держаться спокойно и со всей искренностью отвечать на вопросы коронера. Ведь с искренностью у вас не возникнет проблем, не так ли, Флора? — зачем-то уточняет он.

Уверяю, что честнее меня нет никого на всем белом свете.

В трактире Джулиан сразу следует в заднюю залу, где коронер знакомит присяжных с обстоятельствами дела. Я же коротаю время в обществе хозяйки. Разместившись за стойкой, она натирает оловянные кружки своим не слишком чистым фартуком и нарушает молчание лишь затем, чтобы фыркнуть в мою сторону. Мой акцент, когда я попрощалась с Джулианом, не пришелся ей по душе.

Нервно озираюсь. Чтобы не тратиться на кеб, Олимпия погнала домочадцев пешим ходом, так что добрых полчаса им придется месить башмаками слякоть. Навряд ли горничные будут в добром расположении духа, когда добредут до трактира. А ведь от их показаний зависит моя жизнь! Забывшись, ставлю локти на стойку, но тут же убираю их. Леди не пристало облокачиваться. Кроме того, стойка омерзительно липкая, припорошенная крошками пирогов. Меня передергивает. Тошнота накатывает мелкими толчками, и я прикрываю ладонью рот, делая вид, что поправляю вуальку. Если меня вывернет прямо здесь, рассохшиеся половицы не станут грязнее, но хозяйка наверняка запустит в меня кружкой.

Нужно потерпеть.

В желудке у меня шевелится плотный комочек, ерзает из стороны в сторону, пытаясь развернуться и выпростать крылья. Я даже представляю, как они показываются из-под треснувшей скорлупы — клейкие пленочки с голубоватым отливом, еще вялые, но быстро набирающие упругость и силу. Взмах, другой. По стенкам желудка пробегает дрожь, но, удивительное дело, меня перестает тошнить. Крылья ласкают меня изнутри, чувственно и так нарочито, что я замираю от сладкого ужаса.

Джулиан ошибался. Никакая эта не аура, не галлюцинации.

Это — взаправду.

И когда распахивается дверь в заднюю залу, я вхожу без страха, спокойная настолько, насколько может быть обладатель заряженного револьвера, держащий палец на спусковом крючке.

Я не убивала Иветт Ланжерон. А могла бы. Как и всех этих господ, что расселись у длинного дубового стола — и стариков в черных сюртуках, припорошенных перхотью и табачной крошкой, и вертлявых юнцов, что роняют на меня плотоядные взгляды, и щеголей с нафиксатуренными усами.

Пусть только попробуют еще раз меня раздеть!

Больше мистер Локвуд не посмеет выставить меня на позор. Сразу пожалеет. И в тюрьму я не поеду. Вместо этого я натравлю их всех друг на друга и захохочу, хватаясь за бока, пока брызги их крови будут хлестать по дубовым панелям на стенах и шипеть на углях в камине. У меня еще осталось третье желание…