Невеста зверя (сборник)

– Нет, – сказал он. – Я, собственно, из-за него и зашел. Он на самом деле всегда принадлежал твоей бабушке, по крайней мере, на мой взгляд. Поэтому теперь он твой.

– Спасибо, – поблагодарила Кейт и прижала к себе игрушку.

– Не за что, – ответил Корвин. Он дотронулся до полей шляпы и направился прочь.

– Выступление Черной вдовы, – проговорила ему вслед Кейт, и он остановился, – было совсем простое. Она глотала четырехдюймового тарантула и выплевывала его невредимым.

Корвин содрогнулся:

– И все?

– Ну, она и еще кое-что умела, но это было слишком серьезно для цирка. На самом деле, не надо тебе этого знать, не спрашивай.

– Ага. Вот, значит, что мне полагается за то, что я потратил свой десятицентовик на молочные бутылки вместо шоу. – Он пошел по дорожке прочь от дома, но на краю лужайки обернулся: – Значит, бабушку твою тоже звали Кейт?

Хвост Кейт дернулся.

– И бабушку, и маму. Это в нашей семье популярное имя.

Старик в последний раз приподнял шляпу:

– Желаю хорошо провести остаток Хэллоуина, мисс Кейт.

Проворно, как дикая кошка, Кейт спрыгнула с крыльца и подбежала к нему. Она сунула ему в руку десятицентовик и прошептала:

– Еще один билет на представление. – Она улыбнулась. – На этот раз, смотри, не растрать.

– Спасибо тебе, – сказал старик, крепко зажав монетку в кулаке.

– Спокойной ночи, Корвин Коршун, – попрощалась Кейт через плечо, шагая по дорожке к дому, и махнула хвостом.

– Спокойной ночи, – отозвался Корвин Коршун. Кейт легко взбежала по ступенькам, вошла в дом и закрыла за собой дверь.

Старый-престарый старик еще долго не уходил. Он стоял под фонарем, глядя на поблескивающий у него на ладони десятицентовик – фиолетово-белый, когда в нем отражался фонарь над головой; голубой, когда он поворачивал его к лунному свету. А потом в монетке отразился другой свет, теплый и золотистый, которого он не видел много лет, такой свет, который бывает только от древних ламп – как раз таких, что освещали когда-то бродячий цирк. Он вскинул голову и увидел, как он мерцает в доме Кейт. Проходя мимо окна, она махнула ему – рукой и хвостом, а потом занавески закрылись, и свет погас.

Когда Корвин отвернулся, ему показалось, что где-то далеко заиграла музыка – простой мотив музыкальной шкатулки, и беззаботный, и печальный. Как раз такая мелодия, которую можно услышать к утру длинной холодной ночи, когда небо светлеет и поднимается солнце.

Он крепко зажал монетку в кулаке и засунул обе руки глубоко в карманы. «Всего десять центов, – усмехнулся он, – за такое представление». Он медленно направился домой и, шагая в ночи, напевал услышанную песенку.

Стюарт Мур провел на сцене слишком много времени, чтобы это не отразилось на его здоровье, как сказала бы Кейт – девушка с львиным хвостом. Он работал актером, осветителем, режиссером и сценаристом. Он также был корректором в юридической фирме, что не так интересно. А еще он муж и отец, что куда интереснее. Его работы опубликованы в «Палимпсесте» и «Энциклопедии раннего иудаизма».

В настоящее время он пишет докторскую диссертацию, посвященную еврейской Библии, но смысла жизни он не разгадал – во всяком случае, пока.

Примечание автора

Когда я жил в Манхэттене, я работал ночами и часто возвращался домой в ранний утренний час через Центральный парк. Один из моих маршрутов лежал через зоопарк, где в это время не спали только тюлени, а плавали кругами в своем бассейне… А еще, если я приходил вовремя, я слышал музыкальные часы Делакорта. Ровно в 8 часов утра бронзовый пингвин пускался в погоню за кенгуру, которая прыгала за козой, преследовавшей гиппопотама, бежавшего за медведем. И аккомпанировала этому Каллиопа – обычно звучала идиллическая, звенящая мелодия вроде «Братец Яков» или «У Мэри был ягненок».

В одно прекрасное утро заводные звери, пустившись в путь по кругу, сыграли самую грустную песню, которую я когда-либо слышал. Я совершенно не помню, что это был за мотив, и, хотя вроде бы слышу его почти так же живо, как и раньше, он ускользает из памяти. В то время я был достаточно молод, но однажды просто представил себя старым-престарым стариком, сжимающим в руке заводную игрушку, которая когда-то, много лет назад, играла печальную песенку, но теперь молчала. Такая песня ассоциировалась у меня с бродячим цирком моей юности (таких цирков уже в те времена почти не осталось: сахарная вата, карусели и паноптикумы).

И на сцену сразу выпрыгнула Кейт. А мне осталось только записать рассказ.

Мидори Снайдер Обезьяна-невеста

Салим прикрыл глаза от палящего солнца, которое выжгло пустыню до медного цвета. Его конь едва волочил копыта, задыхаясь и увязая в песке. «Я сам виноват, что оказался здесь, – сердито подумал Салим, – и зачем я только отправился в пустыню, на поиски этого дурацкого копья?»

В то утро его отец-эмир призвал к себе Салима и двух его старших братьев.