Невеста зверя (сборник)

Змея останавливается между нами и поднимается, почти не качаясь, пока не оказывается вровень с лицом Викрама; затем опускается и превращается в тень, оставляя за собой молчание. Я чувствую, как рычит мотоцикл, чувствую спокойствие деревьев, быстрый стук моего сердца. Я ничего не слышу.

Викрам делает прерывистый вдох и пятится к дорожке.

– Твое счастье, если она тебя не укусит, сука, – кричит он, скрещивая руки на груди, и ухмыляется. – Я посмотрю.

И тут я вспомнила о флейте.

Хоть сейчас и полнолуние, все равно через несколько дней ночная тьма сгустится. И я играю Викраму эту тьму, играю его безымянные кошмары, страх медленной и болезненной смерти, страхи неудач и несчастной любви. Я играю гипнотическую, смертельную красоту кобры и кошмарный хаос автомобильной аварии. На вкус моя музыка, как кровь и желчь. Она кидается на него с воем и визгом, и Викрам обращается в бегство.

Пока он шарит по карманам в поисках ключа, я выхожу из сада, а затем бегу за ним. Я успеваю поймать дверь, пока она не закрылась. Я смотрю на него.

Я подаюсь вперед, улыбаюсь Викраму и говорю: «Бу!»

* * *

В ту ночь Викрам не вернулся к себе в комнату. Остаток ночи он дрожал на диване, хотя было не холодно. Там тетя и нашла его на следующий день. Когда она подошла к нему, он проснулся, склонил голову к ней на плечо, как малыш, и прошептал:

– Мама, та демонская флейта… Она меня заколдовала.

Мать ласками и уговорами выведала у него, что, по его мнению, случилось, а затем уложила сына спать в свою постель и, кипя от злости, пошла на кухню варить кофе.

Когда сонная мать Шрути тоже вышла на кухню, тетя сказала:

– Если ты не можешь совладать со своей… дочерью, пускай она теперь спит у вас в комнате.

Мама никак не могла понять, в чем дело. Она расспросила тетю, Гаутама и Викрама, когда он проснулся. Но не Шрути, конечно.

* * *

Я жду, пока дыхание Гаутама не замедлится во сне, затем поднимаюсь на ноги и прокрадываюсь в кухню, неслышно ступая по твердому, прохладному полу. По пути я включаю свет в ванной и закрываю дверь.

Алтарь – это альков в стене кухни. Он слабо пахнет сандалом. Я протягиваю руку, чтобы взять мою флейту у Бога Кришны.

Флейты нет.

Я падаю на колени перед алтарем, обшариваю пол под ним, трещину между его краем и стеной, но нахожу только пепел ароматных палочек.

– Ты что-то ищешь?

В темноте мелькает золотистый свет. Я оборачиваюсь и вижу, что Викрам стоит, освещенный открытым холодильником, зажав в руке мою флейту.

– Ты что, думала, я тебе ее отдам после вчерашнего? – спрашивает он. Его голос слишком спокоен. – Ты хотела обмануть меня светом в ванной? Я не дурак.

Я вскакиваю на ноги и пытаюсь выхватить у него флейту. Одной рукой он держит ее над головой, другой отталкивает меня. Я ударяюсь о стену.

– Ну давай, – говорит он. – Дай мне повод ее сломать.

Я бегу к двери. Он бежит за мной, и, когда я берусь за ручку, тихо смеется мне в ухо. Его дыхание шевелит мои волосы.

Мне нужно прикоснуться к лунному свету еще хоть раз.

Но вряд ли он даст мне хотя бы спуститься вниз. Может быть, у меня все-таки не пойдет кровь, пока ритуал не завершится? Повесив голову, я иду обратно к нам в комнату, подтаскиваю свой матрас к постели Гаутама и ложусь. Чувствуя на себе взгляд Викрама, я молюсь луне и богине Дурге: дайте мне время.

Через четыре дня приходят мои первые месячные. Как и предупреждала бабушка, это действительно больно.

* * *

Жила-была когда-то девушка-нагиня необыкновенной красоты. Ее хвост скручивался огромными кольцами, а чешуя блестела, словно только что отлитая из стали, и не было в ней ни одного изъяна. Она была прелестна и в человеческом облике: ресницы длинные, а волосы блестящие и темные, как ночь в новолуние. Человеческая кожа у нее была светлая, как змеиное брюшко, и она сохраняла свою змеиную грацию.

Может быть, она была царевной, может быть, царицей, а может быть, просто красавицей из селения нагов.

Принимая человеческое обличье, эта девушка часто убегала из своей страны в наши края, чтобы послушать музыку, – ведь в стране нагов ее нет. Только этого им и не хватает, и поэтому они рядятся в наши одежды и осмеливаются проникать в наш мир. Эта девушка любила музыку больше всех и рисковала сильнее – добром это не кончилось: ее поймал заклинатель змей, привел к себе домой и сделал своей женой.

Так рассказывала бабушка, и на этом месте она всегда останавливалась.

«Что с ней стало, бабушка?»

«Она научилась готовить жаркое и карри, стелить постели и не ловить при людях ни мышей, ни крыс, – отвечала бабушка. – Через некоторое время у нее родилась дочь, а у дочери появилось двое детей – мальчик и девочка. И эта девочка, внучка нагини, несет в себе волшебство нашего народа».

Это казалось невероятным, даже тогда. Нет, в то, что моя бабушка из волшебного народа, я как раз верила. Это подтверждали ее мудрые темные глаза на смуглом лице и волосы, похожие на нити лунного света. Меня удивляло то, что когда-то она была молода.

«Ты правда была красавицей, бабушка?»

Она смеялась:

«Много-много лет. Мы ведь только в людском обличье стареем, Аша».