Невезучая, или невеста для Антихриста

— А чего они со своими четырьмя процентами приперлись? Тоже мне помощь. Ни срам прикрыть, ни пыль в глаза пустить.

— Как четыре процента? — внезапно поменялся в лице Люциевич. — У них же было…

И вот тут шеф заткнулся, а из груди его вырвалось какое-то натурально демоническое рычание.

Первой неладное почуяла "Марфа Васильевна", она у меня вообще на такие нюансы особо чувствительная натура. От нее импульсы пошли мне прямо в мозг, и я предусмотрительно сделала шаг в сторону от медленно звереющего Люциевича.

— А к-куда это вы собрались? — видя, что он, вытаскивая из кармана свой айфон, стремительно направляется в кабинет, бросилась за ним следом.

— У меня важный звонок, — рявкнул чертобосс, порвав как тузик грелку минуту назад сразивший меня наповал фантастический образ "мартеновца", в смысле, айсбергоплавителя, и вернув себе облик привычного злыдня-упыря.

— А как же обед? — запоздало трепыхнулась я.

— К дьяволу обед, — громыхнул этот бесноватый, дернул галстук и стал гневно мерить шагами свой кабинет, удерживая подле уха трубку с переадресованным кому-то вызовом.

Халявный обед в приятной компании, по ходу, накрылся медным тазом. Нет, и кто я после этого, спрашивается?

— Дура, — услужливо подсказала очнувшаяся в моей голове бесяка.

— Не могу сказать, что рад взаимно, — в это же время раздраженно прошипел в телефон Люциевич, не очень приветливо отвечая своему очнувшемуся на другом конце провода собеседнику. — Хотелось бы узнать, почему у тебя вместо девяти процентов моих акций осталось всего четыре, и за каким чертом вас в мое отсутствие принесло в офис?

— Бу-бу-бу, — приглушенно донеслось из трубки, и Люциевича порвало в хлам:

— Сколько раз я просил вас с матерью не вмешиваться в мои дела и личную жизнь? — заорал он, да так, что на лице и шее у него вздулись вены, а верхняя пуговка на воротнике его рубахи вдруг сама собой оторвалась и отлетела в сторону.

"Марфу Васильевну" от шока парализовало, а я поняла, что из категории "просто дура" перешла в "непроходимые". Это же надо было так опростоволоситься. Сдать Люциевичу с потрохами его родителей. Назревал семейный скандал, и масла в его разгорающееся пламя подлила именно я.

К тому, что моя "счастливая звезда" вечно портила жизнь мне, я уже как-то привыкла, а вот рушить чужую семью своим адским везением я была совершенно не готова. И, наверное, руководствуясь именно этим, я и бросилась исправлять ситуацию.

Суровые времена требовали суровых решений.

Пока багровеющий Люциевич носился по кабинету, заплевывал слюной дисплей смартфона и благим матом орал на своего родителя, я включила кофемашину и решительно откупорила бутылку коньяка.

Плеснув чуток в готовый кофе, я ринулась к осатаневшему шефу и елейно проворковала:

— Попейте, Антон Люциевич. Горло же сорвете.

Упырь, не глядя на меня, нервно схватил чашку, залпом опустошил ее и, сделав три шага вперед, внезапно перестал орать. Медленно развернувшись в мою сторону, он как-то подозрительно прошелся взглядом по обтягивающей мою грудь блузке и сосредоточил свое нездоровое внимание на той части моего тела, на которое моя счастливая звезда вечно находила приключения.

Подлюка "Марфа Васильевна" зачем-то замерла в ликующем предвкушении, а я испуганно икнула.

— Я перезвоню, — бархатными, немного рокочущими интонациями сообщил родителю босс и вырубил связь, двигаясь на меня с фанатизмом ползущего на запах валерьянки кота. — Антипенко, как вам удается в течение нескольких минут вызывать у меня столь разную гамму чувств?

— Так это не я, — пятясь в сторону его сатанинской комнаты релакса, решила, что успею забаррикадироваться от принявшего допинг шефа там. — Это коньяк.

Сделав резкий и стремительный выпад в мою сторону, Люциевич обхватил меня за талию, вжимаясь в меня своим жилистым и горячим телом, и следом за развратницей "Марфой Васильевной" у меня предательски задрожали коленки.

Зараза. Не рассчитала. Надо было Люциевичу больше коньяку налить. Какой-то он излишне активный.

— Куда это мы так крадемся? — жарким шепотом коснулся моей щеки распоясавшийся босс и полез выдергивать у меня из юбки блузку.

— Туда, — безнадежно махнула рукой я, начиная догонять, зачем у Люциевича в соседней комнате находится диван. — Там рыбки. Голодные, — проблеяла, пытаясь воззвать к его гуманности.

Я вас умоляю. Какая гуманность? Вместо человека в Люциевиче проснулся демон. И вот этот охальник, затянув меня в свой уголок содомита, сверкнул темными, как ночь, глазами и вдруг хрипло поинтересовался:

— Так что ты тут собиралась отсосать?

— Хряп, — пришла в сознание моя правая рука, припечатав Люциевича по морде. — Хряп, — к ней подпряглась левая, а затем собственно и я:

— А я не поняла?.. Так вы Германию ездили порнуху смотреть или доклад делали?

— Какая женщина, — восхищенно протянул в моей голове черт. — Чего смотришь, дурень, действуй.

— Хряп, — раздалось уже в моей голове и… тишина.

— В Германии я делал доклад, — развязно улыбнулся Люциевич. — Но почему-то все время думал о порнухе с тобой в главной роли. Ты не знаешь, Антипенко, почему я о тебе все время думаю?