Невидимая Россия

Сергей Иванович посмотрел на молодого человека с некоторым сожалением.

— Так называемый цивилизованный мир даже и не ставит перед собой такой задачи. Цивилизованный мир будет считать коллективизацию внутренним русским делом. Цивилизованный мир хочет успокоить себя рассуждением, что коммунизм возможен только в варварской России, и что чем больше русских погибнет от этой специфически русской болезни, тем для них лучше — одним конкурентом в мировой торговле меньше! Что же касается нас, то мы слишком слабы организационно. Ты на меня не обижайся, сам знаешь, я вашим начинаниям сочувствую и, чем могу, помогаю, но это, конечно, детская игра — хорошая, может быть, необходимая с точки зрения чести и морали, но, конечно, на это серьезно рассчитывать не приходится…

Глава одиннадцатая В ДЕРЕВНЕ

Несмотря на усталость от стакилометрового пробега на велосипеде, Григорий никак не мог уснуть. За перегородкой каморки всё время шумели и разговаривали. Вытопленная утром русская печь дышала жаром, под потолком стоял туман от махорки и газетной бумаги, употребляемой крестьянами на завертку. Промучившись с полчаса, Григорий встал и вышел в соседнюю комнату. У пузатого медного самовара сидела теплая компания и резалась в козла[2].

В тот момент, когда вошел Григорий, хозяин дома и друг Григория — Борис вскочил и торжествующе занес над столом могучую руку с картой.

— Федька, козел! — закричал он с детской радостью и лихо швырнул карту на стол.

Корявый уродец Федька, рабочий Бориса, покраснел от досады и обтер вспотевшее, изрытое оспой лицо загорелой ладонью.

— Проиграл — теперь лезь под стол, — напомнил Сергеев, щуря красивые глаза с хитринкой и степенно поглаживая окладистую бороду. Федька «маленький», не глядя от досады ни на кого, отстранил другого Федьку, именуемого «большим» в отличие от него самого, стал на четвереньки и, под общий хохот, полез под стол.

Григорий сел в сторону и стал наблюдать за играющими.

Представители всех «борющихся» между собой слоев деревни, — подумал он с иронией. Сергеев — владелец чайной и первый богач — самый что ни на есть кулак. Это ничего, что он в четырнадцать лет остался сиротой и нажил всё собственным потом и кровавыми мозолями. Его, конечно, разорят и уничтожат особенно потому, что во всей деревне нет человека, которому он чем-нибудь не помог. Он пользуется большим влиянием, а таких Сталин боится больше всего. Мой Борис хоть и жил до НЭП-а в городе, всё равно кулак — меньшего размера, чем Сергеев, но кулак хотя бы потому, что эксплоатирует в сапожной мастерской труд двух Федек. Эксплоатируемые Федьки без Бориса пропали бы и спились, но они пролетарии, а он эксплоататор. Большой Федька — классический бедняк. Бедняк именно потому, что работает только тогда, когда заставит Борис, да и то плохо. Федька-маленький — батрак, чистый пролетарий, правда с сомнительным прошлым — он или дезертир Красной армии или скрывшийся солдат Белой армии.

— Чего же не спишь? — обернулся к Григорию Борис. — Иль русского духа махорочного не выносишь, товарищ тренер? — Все опять засмеялись.

Григория удивляла полная беззаботность Бориса перед надвигающейся катастрофой. Борис был завербован Григорием уже около года тому назад, когда Григорий приехал отдыхать летом в деревню, где жил Борис. Отец Бориса, еще при царе, выбился из крестьян в бухгалтеры одного из уральских приисков. Борис окончил гимназию. В начале революции отец умер и мать захотела вернуться в родную деревню. Борис приехал с ней и занялся сапожным ремеслом. Вся округа издавна была знаменита сапожным промыслом. Борис скоро завоевал славу лучшего мастера. Мать умерла, а Борис по лени и инертности так и остался в родной деревне.

Настоящий Илья Муромец! — решил Григорий, когда первый раз увидел богатырскую фигуру Бориса. — Только его надо раскачать, а то он просидит в этой дыре сиднем тридцать лет и три года!

«Расшевелить» Бориса оказалось не трудно — его цельная, правдивая натура инстинктивно отталкивалась от плакатно-крикливого коммунизма. Борис примкнул к организации Григория и скоро стал главным лицом, ведущим работу среди крестьян. Методы Бориса были прямо противоположны методам Григория. Борис знал всех окрестных крестьян, как свои пять пальцев, и его знали. Борису надо было только прийти и распорядиться и его слушали.

— Ну, ребята, кончим игру — давайте чай пить, — сказал Борис, собирая колоду. — Придвигайся ближе, — обратился он к Григорию, — а ты, Федька, расскажи — как Кузьмич от ареста убежал.

— Где им Кузьмича взять! — обрадованно заговорил Федька-большой. Кузьмич, Кузьмич, туды его растуды… Кузьмич еще в империалистическую во флоте офицера убил. Да, убил! Хотел его офицер по морде съездить… на тебе! — не на такого нарвался… хватил офицера железякой по голове, да и был таков. Убежал… да, убежал. Поступил потом добровольцем в пехоту, четыре Георгия потом имел, чин офицерский получил. Ей-Богу, офицерский чин получил, не вру, — вдруг усомнился сам в своих словах Федька.

— Правда, правда, — подтвердил Сергеев усмехаясь.