Невидимая Россия

Серые фигуры заключенных повскакивали со своих мест и стали строиться в два круга: одни на полу, вдоль нар, другие за ними, на нарах. Григорий встал около двери, как раз против «параши».

Два ряда бледных лиц, один над другим — круги Дантова ада.

Сколько жизней, сколько биографий! Целые тома Достоевского в одной камере ожили и стали скорбными тенями…

* * *

Дверь с шумом распахнулась и в камеру скорым шагом вошел латыш в форме комвзвода войск ГПУ. Серыми рысьими глазами он посчитал выстроившихся заключенных, быстро тыча пальцем в каждого. Лицо его застыло в маске деловитости и презрения. Около двери чекиста нагнал староста и, как показалось Павлу, слишком подобострастно сверил правильность наличия камеры. В этом сотрудничестве с палачами было что-то унизительное. Дверь закрылась так же шумно, как и открылась. Тюремный день был закончен.

— Можно устраиваться на ночь! — скомандовал староста.

Сразу поднялся невообразимый шум и беспорядок. Разобрать и разложить доски в густой толпе было вообще нелегко. Положение осложнялось еще тем, что доски были разной толщины и подобрать их так, чтобы было можно лежать, — требовало большого искусства. Не обошлось без споров и скандалов, и тут Павел полностью оценил необыкновенные способности своего будущего соседа. Нахальный толстяк оказался гениальным организатором: как только начался шум и споры, он прыгнул в самую гущу и сразу всех примирил. Когда два человека спорили из-за одной хорошей доски, он всовывал им в руки две одинаково плохих, брал в свой угол хорошую — и таким образом в несколько минут подготовил пол к спанью.

— Итак, мы возьмем себе по одному одеялу и положим головы на одну подушку, — обратился он к Павлу, засовывая ноги под нары и завладевая имуществом Павла. Делал он это с таким беззаботно компанейским видом, как будто оказывал молодому человеку одолжение.

— Моя фамилия Грубилкин, — пояснил он звучным баском, — но я с людьми обыкновенно не ссорюсь. Наоборот, мой жизненный принцип — живи и давай жить другим. — Грубилкин лег, заняв крупной головой всю середину подушки. Павел попробовал было устроиться сбоку, но понял, что из этого ничего не выйдет.

— Вот что, — сказал он решительно, — я захватил с собой еще смену белья и полотенце. Эту ночь я просплю на узле белья, вы спите на подушке, а на следующую ночь мы переменимся.

Грубилкин несколько смутился.

— Я могу вообще отдать вам подушку — сказал он.

— Не надо. Сегодня спите, завтра я ее возьму у вас сам.

Это тронуло нахального толстяка.

— Не сердись, — сказал он примирительно, незаметно для себя самого переходя на ты, — ты не бойся — со мной не пропадешь, я тебе еще пригожусь…

Глава пятнадцатая ДОПРОС ГРИГОРИЯ

— Сапожников!

Днем редко вызывали на допрос. Григорий с трудом пробрался к двери.

— Может быть, освободят… Брать вещи? — спросил он мента[3].

— Вещи можешь оставить в камере, — ответил тот сухо, смотря куда-то в сторону.

Коридор показался очень пустым, большим и гулким. Охранник шел сзади, побрякивая связкой ключей. В коленях чувствовалась слабость, руки слегка дрожали. — Я же не мальчишка! — рассердился Григорий. — Власов советовал говорить поменьше. Действительно, у меня столько знакомых, что легко запутаться в показаниях… Интересно, что они знают? Этот Павел со своей интеллигенцией… Чорт их знает, что они могли выдумать!

Двор промелькнул быстро большим свежим пятном. Три серых ступеньки, короткий коридорчик, поворот направо, дверь, длинный коридор, устланный коврами… светло, опрятно, совсем как на воле. Внутри противное, тошнотное чувство — свет, уют, чистота отравлены чем-то гнусным и отвратительным. Справа в коридоре ряд окон, слева — небольшие, свежевыкрашенные двери в кабинеты следователей.

— Подождите здесь. — Мент подошел к одной из дверей в середине коридора, постучал и просунул в дверь голову.

Сердце Григория сильно колотилось, голова кружилась. — Чорт знает что такое! Я ни в чем не виноват и кончено. Знакомые у меня только по спортивной линии, я не понимаю почему арестован…

Мент кончил говорить, затворил дверь и указал на нее глазами Григорию.

Ну, сразу — как в холодную воду!

За письменным столом сидел молодой человек с бледным скуластым лицом и что-то писал, не поднимая глаз.

Странно — не в форме, а просто в пиджачке…

Дверь закрылась, Григорий подошел к столу. Молодой человек продолжал писать, не обращая на него внимания. Это равнодушие не испугало, а рассердило Григория.

Хамством меня не прошибешь! — решил он, вдруг успокаиваясь, взял от стены стул и сел к столу против молодого человека. Колючие черные глаза поднялись от бумаг и зло уставились на Григория. Григорий спокойно принял вызов и, смотря в неприятные черные зрачки, обрамленные припухшими красноватыми веками с короткими ресницами, стал изучать противника.

Обыкновенный советский парень, злой и нервный к тому же. Строит из себя больше, чем есть на самом деле.

Черные глаза не выдержали взгляда Григория и опустились.

— Куришь? — вдруг спросил следователь.

— Курю, — ответил Григорий.